Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

под молчаливым присмотром Алины, который, собственно, заключался только в том, чтобы открывать дверь врачу и медсестре. Две недели сознание Киры было спутанным, она заговаривалась, забывала, что было пять минут назад. Потом пошла на поправку, но всё ещё была очень слаба. Домой вернулась через сутки после того, как муж умер, – потому что поправилась и потому что Дина хотела остаться одна. Видела, как клининг выводит кровавые пятна перед спальней.

Дима избил её тогда особенно сильно. Так сильно – всего второй раз в жизни. Произошло это после ссоры с Пашей. Тот приехал один, и они закрылись в кабинете. Потом Паша выскочил, хлопнул дверью с такой силой, что по стене посыпались вниз маленькие лемминги штукатурки, вскочил в машину и уехал: вывернул из ворот, не сбрасывая скорости, так что едва не врезался в чужой забор.

Кира, как раз убиравшая спальню, аккуратно сложила в ведро тряпки и губки, повернулась к двери и вздрогнула: в дверном проёме стоял Дима. Она не слышала, как он возник там, как встал, упёршись поднятыми руками в дверные косяки.

– Поставь, – сказал он, и она поставила ведро на пол.

– Сними. – Он мотнул подбородком в направлении её рук, одетых в резиновые хозяйственные перчатки. Перчатки были ярко-зелёные, Кира отчего-то хорошо это помнила. Она сняла их, и одна перчатка вывернулась, стала кургузой и белёсой. Кира предпочитала смотреть на перчатки и думать про них, чтобы не смотреть на Диму и не думать о том, что он собирается сделать.

– Иди сюда.

Он посторонился, Кира вышла в коридор. Тогда он схватил её за волосы и сделал рукой резкое, невероятно сильное движение снизу вверх и опять вниз, как будто ударил тяжёлым хлыстом. Кира упала, и тогда он молча, тяжело дыша, стал бить по ней ногами, ритмично и тяжело, как электромолот. Кровь пошла носом и из лопнувшей на руке кожи. Он бил её на том же месте, где до полусмерти избил и в первый раз, там же, где спустя три недели умер сам. Кира осознала, что, когда клининг делал посмертную уборку, смывалась не только его кровь – её тоже. Их кровь навсегда была перемешана этим коридором, и была там ещё кровь третьего человека, о котором Кира не желала думать, не любила вспоминать.

Она подняла голову, посмотрела на мать, которая всё так же, прикрыв глаза, сидела в кресле, и вдруг осознала, что не просто считает Алину чужим человеком, а ненавидит её всей душой, считает виноватой в том, что с ней делали все эти годы.

– А ты знаешь, что это была за болезнь? – спросила вдруг Кира. Она старалась шептать, сдерживалась изо всех сил, косясь в сторону маленькой гостиной, куда ушла отдыхать Лариска, в сторону кухни, где находилась обслуга, но молчать не могла. – Он ведь бил меня, мама. По-настоящему. А до этого – Дина. И ты это знала. И ничего не сделала. Ты это разрешила. Тебе так было проще.

Алина пожала плечом и жалко улыбнулась. Ей нечего было ответить.

Смерть родителей расставила Алине жестокую ловушку. Оставшись внезапно старшей, она попыталась взять на себя ответственность за всех и за всё, ответственность не по силам и во всём прогорела: упустила дочь, почти ничего не заработала и не заметила, что младшая сестра, ради которой она и пыталась прыгнуть выше головы, которой хотела доказать свою значимость и своё превосходство, очень неплохо справляется сама, что она, сколотив свою маленькую, из парней состоящую компанию, уже давно зарабатывает деньги, которыми не спешит делиться.

Первый год Алининого бизнеса прошёл ни шатко ни валко. Денег хватало на еду и недорогую одежду, на оплату квартиры и проезд, на Кирины школьные тетрадки – в общем, на самую скромную жизнь. Но Алина была довольна, ей казалось, она справляется с ролью всеобщего спасителя. Ощущая, с каким трудом ей всё это даётся, как трудно бывает переступить через себя, она представляла себя даже немного мученицей и после поездок, после ежедневного стояния на рынке и ночных перешиваний не самой удачной, впопыхах схваченной одежды разрешала себе закрывать глаза на то, что происходит дома. Справляться ещё и с этим было уже невозможно. Кроме того, ничего страшного не происходило: просто Кира не любила оставаться с Диной, просто у Дины не было времени возиться с племянницей. Так ей тогда казалось.

Во время поездок Алина много слышала страшного: о проводниках, которые запоминают челноков в лицо и наводят на них ворьё, даже о том, как распылили какую-то дрянь в купе и украли всё, когда хозяева отключились. О том, как женщина умерла от сердечного приступа, когда у неё вырезали на рынке все деньги, крупную сумму, которую одалживала по всему городу. С ней ничего подобного не происходило, но Алина всё равно боялась. Баулы с купленным товаром сдавала в камеру хранения, сумку с жетонами, деньгами и документами держала при себе, крепко прижимала к боку.

Август выдался жарким, в зале ожидания было невероятно душно. Хотелось пить, но было страшно доставать кошелёк, светить деньги. И Алина стала отключаться. Она то ли засыпала, то ли теряла сознание от дурноты. Испугавшись, что может отключиться, она встала, протёрла глаза. Воздух на вокзале был мутный, словно пропитанный дымом. Здесь всё казалось грязным. Промелькнул и, поднырнув под локоть потного толстяка, исчез из вида беспризорник в рваной засаленной куртке. Алина сделала два шага туда и обратно, потрясла головой, споткнулась о чьё-то перемотанное бечёвкой барахло на тележке с двумя колёсиками и окончательно проснулась. Сумки на боку не было. Сначала Алина в это не поверила: она надевала её так, чтобы ремень пересекал грудь, и если бы кто-то стал снимать сумку ей через голову, она бы заметила, даже сонная.

Но сумки не было – с деньгами, паспортом, жетонами от камеры хранения, билетами на поезд. У неё ничего не было с собой, у неё, одетой в джинсовую куртку и футболку, не было даже карманов.

Алина заметалась: локти, бока, обтянутые джинсовой тканью бёдра – никакой сумки. В приступе отчаянной надежды Алина бросилась к своему месту, куда успел уже усесться какой-то дурно пахнущий старик в старых, с торчащими нитками, коричневых брюках. Алина бесцеремонно обшарила пластиковое кресло вокруг него, отодвинув старческие ноги, проползла по полу. Ничего.

Снова поднялась, снова осмотрелась, не в силах поверить в то, что происходит. Главным ощущением её вдруг стала обида. Алина не понимала, как люди могли поступить с ней настолько жестоко: с такой ответственной, такой жертвенной, такой несчастной. Это было нечестно, и от