Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров

ее вкусов, запросов и привычек давлению «масскульта» – как в культурном, так и в политическом отношении, – а также тесно связанный с этим процесс вытеснения телевидением других видов массовых коммуникаций (напомню, статья писалась в далеком 2001 г.). Дубин замечает, что не существует специализированных групп, которые бы «прорабатывали, оценивали, комментировали поток телевизионных сообщений в расчете на среднего зрителя», а значит, никто не тянет телевидение вверх с точки зрения культуры, и неизбежное выравнивание качества телепродукта происходит по нижнесреднему, а не по высокому или хотя бы среднему уровню. Автор уточняет, что западное общество строится на принципе индивидуации, а не массовизации, и именно индивидуация дает «элитообразующий импульс… и институтообразующее начало». Только человек индивидуалистичный в западном смысле может рационализировать свои действия, но такого человека наше телевидение не формирует. Процесс массовизации, резюмирует Дубин, это «процесс инволюционный. Он направлен против дифференциации и динамики, опирается на наиболее консервативные группы общества», на уравнительные смысловые ориентиры. Ожидать образования элиты современного типа в таком обществе не следует.

Сумма идеологии

Мировоззрение и идеология современной российской элиты

Под ред. Михаила Тарусина

М.: Институт общественного проектирования, 2008

Изучение элиты – столь же важная, сколь и трудная часть социальных наук. Важная, поскольку именно элиты задают векторы развития для общества, формируют направления развития, задают нормативные образцы поведения, решают, «что такое хорошо и что такое плохо». Трудная, поскольку доступ ученых к представителям элит на порядок более сложен, чем к выходцам из низших и средних классов. Поэтому исследования элиты, основанные на эмпирических данных, весьма редки. Россия не исключение. Тем ценнее исследования, опирающиеся на хорошую базу. Именно ее в виде 326 интервью удалось – при помощи ВЦИОМ – создать коллективу Института общественного проектирования (ИНОП), задавшемуся целью понять основы мировоззрения и идеологии российских элит. Исследование было проведено в 2008 г., накануне смены президента и незадолго до объявленного Дмитрием Медведевым курса на «модернизацию» и «инновации». Но самое главное – до начала Великой рецессии, в высшей точке долговременного экономического подъема (1999–2008), равного которому с тех пор Россия уже не знала. Время оптимистов и глобалистов, время формирования национального потребительского рынка и «вставания с колен». Тогда почти всем – и в элитах, и в широких общественных слоях – казалось: нам все по плечу! Надо только правильно выбрать цели и средства до них дойти… Но уже на этом шаге начинались серьезные мировоззренческие и политические разногласия.

Лозунг о стабильности, прежде объединявший почти всех, выдыхался, на повестку дня выдвигалось развитие – а с ним и мучительные проблемы выбора пути. Размышляя над перспективами консолидации российской элиты вокруг программы развития страны, авторский коллектив ИНОП во главе с социологом Михаилом Тарусиным выделил две консенсусные ценности: демократия как форма государственной организации и частная собственность как основа экономики. А дальше начинались противоречия, связанные прежде всего не с идеологией, а с распределением реальной власти и влияния. Правящая элита вызывала критику и претензии со стороны всех остальных элитных групп своим нежеланием «делиться» полномочиями, ресурсами, постами, прислушиваться к чужому мнению. На одном полюсе оказались политические руководители страны и госчиновничество, на другом – оттесненные от власти элиты медиа, адвокатуры и НКО. Последние усматривали в нежелании властей делиться «угрозу демократии», о которой вдохновенно и рассказывали на всехуглах. Явно не была удовлетворена своим положением во властной иерархии и бизнес-элита, не говоря уже о творческой интеллигенции. Все это вело к гиперкритике в адрес властной элиты, тотальным обвинениям ее в коррумпированности, аморализме и некомпетентности.

Если же говорить об идейно-политической сфере, то российская элита в этот момент включала пять основных групп. Законодательный корпус и предпринимательский слой исповедовали преимущественно либерально-консервативные взгляды, медиаэлита и адвокатский корпус – лево-демократические, лидеры гражданского общества – либеральные. Религиозные лидеры и творческая интеллигенция придерживались преимущественно почвеннического направления. Чиновничество никакой особой идеологии не имело, пытаясь лавировать между всеми. Доминирующую роль играли либерально-консервативные идеи, ставшие, по сути, «мейнстримом официальной идеологии»: демократия, свобода от чрезмерного регулирования, державность, справедливость как законность. Этот коктейль, получивший с легкой руки Владислава Суркова название «суверенная демократия», поддерживали равным образом и политический класс, и крупный и средний бизнес – главные бенефициары тогдашнего государства. В других элитных группах отношение к нему варьировалось от прохладного (среди госчиновников и силовиков) до негативного (медиаэлита, адвокатура, некоммерческие организации). Особняком стояла группа почвенников, ориентированных на патриотизм, консерватизм и православие.

Точек расхождения у представителей столь разных течений была масса, но находились и общие почти для всех убеждения. К ним в тот момент относились взгляды на место России в мире. Характерный для 1990-х годов порыв «влиться в Запад и раствориться в нем» исчерпался, а курс на лобовое противостояние Западу еще не сформировался. Вместо того и другого элита разделяла ценности «многополярного мира», где нет одного гегемона, а Россия играет роль одного из полюсов. При этом желающих, чтобы наша страна заместила Америку в роли мирового гегемона, практически не было. Для того же, чтобы стать одним из полюсов, необходима не только сильная армия, но и решение внутренних социальных и экономических проблем. Агрессивность была не в почете, большинство опрошенных представителей элиты вообще высказывались против специальных усилий государства по повышению субъектности на мировой арене. По их мнению, это якобы должно произойти само собой, по мере обогащения и развития России в сочетании с миролюбивой политикой. Большое значение придавалось духовной стороне лидерства. И хотя почвенничество оставалось скорее маргинальным, «стихийное евразийство» встречалось весьма широко. Оно проявлялось в распространенных представлениях об «особой роли России», обусловленной ее положением между Западом и Востоком, о ее особой цивилизации и духовности.

И хотя антагонизма в базовых ценностях элиты исследователи не нашли, какой-то широкой дискуссии по поводу выбора пути развития страны они тоже не заметили. Причины такого равнодушия к важнейшему вопросу будущего, возможно, в «наследии 90-х годов, когда во многом развитие страны мыслилось как калька с западных образцов». Иными словами, элита девяностых отучилась думать самостоятельно и не видела особой ценности в национальной культуре, стремясь лишь быстрее и прочнее встроиться в глобальные структуры власти и не особо печалясь насчет утери собственной идентичности. Так сформировалась во многом аморальная, безыдейная и даже антиинтеллектуальная элита. Не имеющая четкой структуры, дисперсная, она объединялась «не общностью убеждений, а скорее общностью профессиональной среды и социального положения». Площадки для внутриэлитного диалога фактически отсутствовали: Госдума эту роль уже потеряла, а Общественная палата – не приобрела. И когда противоречия между Россией и Западом по поводу мироустройства стали усиливаться, первыми это ощутили власть и привластные круги.