Война, мир и книги - Валерий Валерьевич Фёдоров

Они же и начали формулировать собственный национальный проект, оправдывающий независимое поведение страны на мировой арене. Элита же пребывала в растерянности, она не была готова к назревавшим крутым переменам и пассивно наблюдала за ними, стремясь по возможности адаптироваться к происходящему.

Эмиль Паин

Распутица

Полемические размышления о предопределенности пути России

М.: РОССПЭН, 2009

Известный в 1990-2000-е годы либеральный социолог и этнолог Эмиль Паин в свое время служил в Администрации Президента при Ельцине, был его советником по этнополитическим проблемам, занимался урегулированием последствий первой чеченской войны. В начале президентства Дмитрия Медведева (2008) Паин обрушился на концепцию «особой цивилизации», обуславливающей и особый путь, и особый тип демократии, присущий России. В это время отечественная политическая элита активно искала обоснование для более самостоятельного и независимого от Запада курса во внешних и внутренних делах и экспериментировала с различными обоснованиями особости и специфичности нашей страны. Остатки либеральной интеллигенции, подкармливаемые западными фондами и редкими оставшимися российскими олигархами, в ответ стремились защитить альтернативный тезис. Как гласил ее символ веры еще со времен Горбачева, Россия – «нормальная страна», просто сбившаяся с общего цивилизованного (на самом деле западного) пути. А потому – обязанная вернуться на него как можно быстрее, не считаясь с рисками и потерями. Вполне в духе этого течения Паин утверждает, что концепция «особости» России – это «распространенный в мировой практике способ оправдания незыблемости авторитарных режимов», применявшийся и Гитлером, и Франко, и Пиночетом. Так сказать, искусственные розы, стыдливо прикрывающие правление «железной рукой».

Между тем разговоры о цивилизациях и особом пути России, вопреки всем усилиям либералов, чем дальше, тем больше укореняются в российском политическом дискурсе. Объяснение всех особенностей нашей жизни, включая неудачу постсоветского демократического транзита, особой «ментальностью» россиян становится все популярнее. Сначала это происходило как результат «лихих девяностых» – обманутых массовых ожиданий и оскорбленного национального достоинства. Затем такие настроения стали культивироваться государственными СМИ. И наконец превратились в очередное «единственное верное» учение. С точки зрения автора, этот тренд обусловлен сугубо политически и носит спекулятивный, ненаучный характер. Правда, сам факт необычайной «устойчивости многих действительно специфических черт российской жизни» Паин отрицать не решается и ставит вопрос так: связана ли специфика нашей политики с особенностями национальной культуры? Чтобы ответить на него, автор вводит понятие «авторитарная инерция», которым объясняет крах многочисленных попыток российских реформаторов разных времен перевести нашу страну на западные рельсы. Инерция, а не колея определяет движение России. Колеи у нас никакой нет, а есть бездорожье, распутица и «бесчисленные метания России из одной стороны в другую, от революции к реакции, от реформ к контрреформам… Так обычно движутся страны, нащупывающие свой путь».

В чем же отличие инерции от традиции? Нынешняя Россия представляет собой останки прежде великого, но исчезнувшего государства, пораженные «имперским синдромом». Этот синдром включает три главных элемента: имперский порядок, имперское тело и имперское сознание. Порядок в данном случае означает власть над многими народами без их согласия. Имперское тело – это особый тип территориального и социального устройства, когда имперский Центр и образующая его верхушка общества жестко ограждены от взаимодействия с низами и периферией. Имперское же сознание включает такие стереотипы, как имперские амбиции, подданническое сознание, представление об иерархии народов (старший – младший). По мнению политолога, «устойчивость авторитаризма в России во многом объясняется его включенностью в целостный имперский синдром, позволяющий регенерировать, реконструировать всю систему при сохранении хотя бы некоторых ее частей. Так, пока сохраняется имперское тело, у властей есть возможность манипулировать страхами представителей этнического большинства по поводу его разрушения. До тех пор, пока сохраняются эти страхи, воспроизводится и потребность в авторитарном имперском порядке, который, в представлениях мифологизированного имперского сознания, реально способен сохранить тело державы». Власть этим пользуется, манипулируя мифологемами имперского сознания с целью представить собственное усиление и ужесточение как единственное средство спасения от возврата «смутных» времен.

Паин согласен с известным тезисом, что «в империи не может быть гражданских наций. В вертикальном иерархизированном обществе есть лишь „верх“ и „низ“. Верхи, власти не могут восприниматься как Мы и определяются массовым сознанием исключительно как Они» (иногда – как мудрые хозяева, иногда – как виновники наших бед). Таким образом, в имперской России «нет граждан, есть лишь подданные». А значит, не может быть свободной интеграции народов и культур, что и делает империю принципиально неустойчивым типом государства, легко распадающимся на составные элементы в случае катаклизма. Ровно это и произошло в 1991 г. Интересно, что распад Советской империи происходил на фоне резко выросшего национализма «младших» наций при геополитической индифферентности «старшей» – русской. Однако уже через несколько лет уровень этнического самосознания русских стал быстро расти, а распад СССР – рассматриваться как наиболее болезненное событие современной истории. После 2000 г. межэтнические конфликты в национальных республиках в составе РФ пошли на спад, зато участились межгрупповые конфликты между русским большинством и этническими меньшинствами в русских регионах. Все это Паин рассматривает как элементы запаздывающего «возбуждения самосознания этнического большинства». Симптомом его стало ощущение этнической тревожности, небезопасности, которое теперь у русских проявляется чаще, чем у нацменьшинств. Все это вместе взятое обозначает опасную эффективность «имперского синдрома», к которому наше общество становится все более податливым, а власти все более эффективно его эксплуатируют в собственных интересах.

Возможно ли преодолеть «авторитарную инерцию»? Да, но только в случае, если «в России наконец возникнет основной социальный субъект исторического целеполагания – общество, способное формировать и отстаивать свои национальные интересы, хранить и развивать свои базовые ценности и культурные традиции». Никакого цивилизационного «запрета» на переход нашей страны «от власти авторитета к власти закона» Паин не усматривает, даже наоборот: «культурные традиции в России ослаблены, общество атомизировано, социальные каналы трансляции культурных традиций либо разрушены, либо перекрыты тромбами. Лишенным традиций и ценностей обществом легко манипулировать. Такое общество поддается иллюзиям, подхватывает мифы и фобии». Инерция авторитаризма, таким образом, связана не с национальной культурой, а с «воспроизводством авторитарной власти. Питательным бульоном для такого воспроизводства выступают средовые условия: привязанность хозяйства к природным ресурсам и сохранение имперских отношений». Развитие механизмов социальной саморегуляции и самонастройки общества позволит со временем установить власть закона вместо власти авторитета. В качестве примера обществ, для которых культура и традиции не являются ограничениями на выбор политического пути, автор указывает на разделенные нации. Корейцы в КНДР и Южной Корее, китайцы в КНР и Сингапуре «говорят на одном языке, сохраняют свое самоназвание и самосознание, свои пищевые привычки и множество других традиций», но выбирают совершенно разные политические пути.

Алексей Рощин

Страна утраченной эмпатии

Как советское прошлое