Филипп Янковский. Только чужой текст. Творческая биография - Наталия Александровна Соколова

Способность Филиппа Янковского в мелкой пластике передавать внутреннюю динамику роли, ту самую жизнь человеческого духа, раскрылась в «Dreamworks» как никогда раньше. Артист создавал на сцене филигрань из едва уловимых перемен во взгляде, в манере двигаться, в дыхании. Пламя свечи, которое, образно, – суть его актерской природы, здесь колебалось непрерывно: в каждом жесте Янковского ощущалась нервная вибрация. Поначалу Дэвид существовал в пространстве так, будто страдание физически отделило его от остального мира. Под тяжестью своего горя он двигался через силу, на полусогнутых ногах. Когда друзья вваливались к нему домой, чтобы познакомить с Элизабет, он «прятался» от них: не только за солнцезащитными очками, но и в собственном теле.

Худощавый, артист здесь стремился занимать еще меньше места: потесненный гостями, Дэвид сидел, прижав локти к себе, соединив колени, носки вместе – пятки врозь. Закрытая поза, выдающая психологический дискомфорт. В противоположность экстраверту Мите с его размашистыми жестами, векторы движений Дэвида, интроверта, были направлены внутрь его самого.

Чем прохладней и язвительней звучали интонации героя в первой половине спектакля, чем меньше в нем было желания улыбаться друзьям, подпускать их к себе и казаться им веселее, чем глубже он уходил в себя, «выпадая» из многолюдной сцены, – тем мощнее получался у Янковского образ. Тем явственней была перемена, исподволь происходившая с персонажем благодаря разговорам с Элизабет: «зажим» Дэвида, который, будь его воля, навсегда остался бы лежать на полу в позе эмбриона, проходил. Герой открывался миру – осторожно, словно бутон цветка. Чем сильнее горе сковывало его по рукам и ногам вначале, тем отчетливей становилась высшая точка в рисунке роли: когда героиня Сухорецкой оставляла Дэвида, он доставал из кармана конверт с ее телефонным номером, рвал на кусочки и бросал их вверх. С такой силой, будто пытался вырваться за пределы тела. Освобождение, через утрату Элизабет, – происходило. Правда, герой этого еще не понимал: в тот момент ему было слишком больно.

Первый «терапевтический» разговор Дэвида и Элизабет

В финале пластика окончательно менялась: персонаж приближался к Мэрил свободной походкой. Весь спектакль он хотел коснуться жены, но не мог: с первой же сцены Рыжаков разделил персонажей Ивановой-Сергеевой и Янковского на физическом уровне. Мэрил, время от времени невзначай вмешивавшаяся в материальный мир мужа, то подбирая его платок, то заботливо складывая брошенный на пол плащ, все же оставалась бесплотной фигурой. «Dreamworks» кончался символически: Дэвид, в черном, и Мэрил, в белом, соединялись в поцелуе. Образовывали целое, как инь и ян: у героя Янковского в конце концов получалось преодолеть свою обособленность от мира – и от той части собственной души, которую олицетворяла в спектакле героиня Ивановой-Сергеевой. И испытать ту самую – подлинную – любовь, которая «никогда не перестает». Даже смерти вопреки.

Театральные критики приняли спектакль неоднозначно. Кажется, что лишь немногие рецензенты разглядели в основе его сюжета архетипический Путь Героя, – и немногие осознали, что бесконечно длинные монологи героини Сухорецкой о том, что такое любовь, несут в себе психотерапевтический заряд. По мысли Вырыпаева, и Дэвид, и зрители должны были просто впускать эти тексты в себя: долго, долго, долго, до тех пор, пока, как в психотерапии, что-то не щелкнет внутри – и не случится наконец озарение (что и происходило с героем Янковского).

Дэвид и Элизабет перед финалом спектакля

И все же – редко, но – встречались проницательные, глубокие тексты. Например, рецензия Марии Хализевой, очень точно и красиво писавшей, помимо прочего, о том, как подавленное состояние персонажа проявлялось в его пластике: «Такого героя, каким играет Дэвида Филипп Янковский, тандем Вырыпаев-Рыжаков нам еще не представлял: чуждый иронии и цинизма, психологически смятый, физически изломанный, будто разучившийся нормально дышать, развинченный и шарнирный, существующий на полусогнутых, почти на цыпочках, с постоянно ищущими кистями рук – жесты половинчатые, позы непрожитые, недочувствованные, взгляд расфокусированный»[83].

Большой – и оправдавшийся – аванс актеру выписала тогда и Нина Агишева, поставив Филиппа Янковского с его «ломаной пластикой и оглушительно-тихими интонациями» в один ряд не только с отцом (что стало бы лишь общим местом), но и с Олегом Далем и Валентином Никулиным: «Эта, казалось, навсегда утраченная нота потерянности, тоски и одиночества, неповторимая краска большого актера, рассказывающего много больше, чем его роль, вернулись на сцену»[84]. Так и произошло. Да и в целом критики работу Янковского в «Dreamworks» хвалили – даже те, кто, кажется, ровным счетом ничего не понял в самой постановке.

Спектакль пробыл в репертуаре МХТ, увы, всего чуть больше двух сезонов (2016–2018). Выпущенный еще при Олеге Табакове, он ушел в небытие вскоре после того, как на мхатовский престол поставили Сергея Женовача. Новый худрук, тяготеющий к реалистически-конкретному типу театра, многое тогда вычеркнул из афиши – в случае с «Dreamworks» выплеснув вместе с водой и младенца.

Этого спектакля, несовершенного с постановочной точки зрения, зато пронзительного, выворачивающего зрителю наизнанку всю душу, лично мне с тех пор ужасно не хватает. Но еще сильнее – не хватает того филигранно сыгранного Дэвида. Потеря была бы особенно болезненной в своей невосполнимости, если бы как раз в тот же период Филипп Янковский не снялся в картине Глеба Панфилова «Иван Денисович» (2021). Именно в ней исполнитель заглавной роли впервые в своей кинокарьере продемонстрировал публике ту степень актерской глубины и таланта, которые раньше могли оценить лишь зрители спектакля «Dreamworks».

Идея сделать первую отечественную экранизацию рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», который принес автору мировую известность, родилась у Глеба Панфилова, классика советской режиссуры, еще во второй половине 2000-х. Его дебютная работа с солженицынской прозой, телесериал «В круге первом» (2006), была верифицирована самим писателем: он не только принял участие в препродакшене, но даже прочел за кадром фрагменты романа. Заходила в ту пору промеж Панфиловым и Солженицыным речь и об «Одном дне…», но вскоре, в 2008-м, писателя не стало. Существенно переделанную историю Ивана Шухова, мотающего «десятку» в лагере за попадание в немецкий плен, Панфилов согласовывал уже со вдовой литератора.

Режиссер настаивал – его фильм не экранизация, а произведение по мотивам: «Текст автора, его мысли, слог я по крупицам выбирал, потому что они на вес золота, но диалогов в книге очень мало, их прописывали. Это кино – дань моего глубокого уважения к Александру Солженицыну. Фильм “Иван Денисович” – рассказ о тысячах советских солдат, которые сражались