Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко

бытие присутствия выступает в качестве заботы. Прояснение бытия-в-мире показывает, что никогда не дано голого субъекта без мира, а также не дано изначально изолированного Я без других. «Описание» окружающего мира, например, рабочего мира ремесленника, выявляет, что вместе с находящимся в работе средством «совстречны» другие, для кого назначено «изделие». В способе бытия этого подручного лежит указание на возможных носителей, кому оно должно быть скроено «по плечу». Поле, к примеру, вдоль которого проходят «за город», показывает себя принадлежащим тому-то, кем содержится в порядке, используемая книга куплена у…, получена в подарок от… и т.п. «Другие,– пишет Хайдеггер,– „встречающие“ так в подручной мирокружной взаимосвязи средств, не примысливаются к сперва где-то просто наличной вещи, но эти „вещи“ встречают из мира, в котором они подручный для других, каковой мир заранее уже всегда также и мой»[130]. Мир присутствия высвобождает сущее, которое не только отлично от средств и вещей вообще, но само существует «в» таком мире, в каком оно еще и внутримирно встречно. Характеристика встречи других ориентируется на всегда свое присутствие.

«Другие» означает не то же, что «все прочие помимо меня», из коих выделяется Я, другие – это те, от которых Я сам себя по большинству не отличает, среди которых он находится тоже. «На основе этого совместного бытия-в-мире мир есть всегда уже тот, который Я делю с другими. Мир присутствия есть со-вместный-мир. Бытие-в есть со-бытие с другими. Внутримирное по-себе-бытие есть соприсутствие»[131]. Присутствие находит «себя самого» сначала в том, что оно исполняет или использует, ожидает или предотвращает,– в «ближайше озаботившем подручном». И даже в том случае, когда присутствие само себя определяет через «Я-здесь», то это местное определение лица необходимо понимать из экзистенциальной пространственности присутствия. «Я-здесь», по Хайдеггеру, подразумевает не какую-то особую точку «Я-вещи», но понимает себя как бытие-в из т а м подручного мира, при котором держится присутствие как озабоченное.

В. фон Гумбольдт указал языки, выражающие Я через «здесь», Ты через «вот», Он через «там», передающие личные местоимения через обстоятельства места. «Здесь», «там» и «вот» суть первично не чистые местные определения сущего, но черты исходной пространственности присутствия, и потому они имеют первично экзистенциальное, а не категориальное значение. Согласно Хайдеггеру, они также и не местоимения, поскольку их значение располагается до различия наречий места и личных местоимений. Присутственно-пространственное значение этих выражений свидетельствует о пространственном, то есть отдаляюще-направляющем «бытии при» озаботившем мире. Как мы видим, Хайдеггер различает Я-вещь и Я-здесь, но насколько правомерно данное противопоставление и отдельное выставление Я-вещи тогда, когда Я уже всегда предполагает Ты и Он, «здесь» всегда обращено навстречу к «вот» или «там». Стало быть, когда имеет место Я, уже не приходится говорить о его теле в онтическом смысле. Хайдеггер же пишет, что «приближение ориентировано не на телесную Я-вещь, но на озаботившееся бытие-в-мире, то есть на то, что в последнем всякий раз ближайшим образом встречает»[132]. Но ведь именно телесная «Я-вещь» обладает телесной рукой, обращенной к под-ручному, к тому, кто в качестве телесной Я-вещи протягивает руку навстречу Другому, чтобы найти границы своему телу.

Из «там» под-ручного мне мира тело Другого протягивает мне руку, ту руку, которая каким-то образом озабочена мною, которая вступает со мною в отношения взаимо-вы-ручки. Только Ты, без которого нет моего Я, обладает совершенно определенным и конкретным телом, с вот-бытием которого только оживает, складываясь и раскладываясь, тело моего Я. Тела не есть, но возникают в этом качестве благодаря взаимному действию друг на друга. Они вовлечены в бытие-в, имея дело с чем-то, изготовляя что-то, взращивая нечто. Мы имеем дело с телами, «взращиваемыми» и «изготовляемыми» Другими. В «здесь» поглощенное своим миром присутствие говорит не к себе, но мимо себя по направлению к «там» усмотренного подручного и вместе с тем имеет в виду себя в экзистенциальной пространственности.

В отличие от М. Бубера, который в работе «Я и Ты» доказывал, что человек раскрывается в двойственной действительности, О. Розеншток-Хюсси, подобно Хайдеггеру, показывает, что человек раскрывается в четырехмерном измерении[133]. Воспринимая императивы речи, утверждает Розеншток-Хюсси, человек слышит их обращенными к нему как к Ты. Это такие речи, которые призывают его осуществить свое будущее. Ответом на эту обращенность является открытие человеком своего Я, единственности своей личности. В самореализацию человека входит необходимость всей своей жизнью ответить на первоначальный зов, неповторимым образом реализовывая свою сопричастность человеческому роду. Из этого возникает дуальное отношение, речевая форма Мы, как это имеет место при вступлении в брак, и вообще при всяком созидающем свою собственную историю опыте, опыте совместной жизни. Следующая речевая стадия в человеческой жизни приходит, когда человек, делаясь членом профессиональной группы сотрудников, становится узнаваемым по имени, в категории третьего лица, в качестве Он. Четыре речевые ориентации в отношении к будущему и прошлому во времени, к внутреннему и внешнему миру в пространстве в своем единстве составляют крест, именуемый Розенштоком-Хюсси «крестом реальности». Именно посредством речи порождается внутреннее пространство (Я) и внешнее пространство (Он), а также создается время, направленное назад (Мы), и время, устремленное вперед (Ты).

Обращаясь к повседневному опыту, Розеншток-Хюсси показывает, что именно когда человека зовут по имени, тот может ответить в зависимости от ситуации по-разному: «Идите-ка вы к черту», или «Да, сэр», или «Иду». Все возможные ответы располагаются в пределах трех указанных вариантов, и выбор ответов не произволен, а предполагает три направления, которые делают возможным какой бы то ни было действительный ответ: а) направление речи к собеседнику: «Идите…» – форма второго лица, побуждающая его к действию. Это – императивная речь; б) объективная констатация факта, игнорирующая конкретных собеседников и даже отчуждающая определенное лицо в форме неопределенно-личного третьего («сэр») с тем, чтобы достигнуть наибольшей объективности и формальной определенности. Это – грамматический индикатив, изъявительная речь; в) направление речи к самому отвечающему – с использованием формы первого лица (Я) и с высказыванием интенционального Эго. Это – интенциональная речь.

Во всех отмеченных случаях человек способен вносить изменения в имеющийся в его распоряжении язык посредством какой-либо речевой комбинации. Моделируя наличный материал, он превращает свое высказывание в ответ. Действительный язык означает свободу между двумя людьми в артикулировании идей и тем. Артикулируя, они как бы являются участниками балета, который исполняется совместно и только потому имеет смысл. При этом каждый из говорящих занимает центр, из которого они оказываются открытыми миру одновременно назад, вперед, внутрь и наружу. Говорить – это значит находиться в центре «креста реальности». Брать слово – значит обретать позицию во времени и пространстве: