Российский колокол №3-4 2020 - Коллектив авторов

Жизнь курорта была сосредоточена вокруг Нарзанной галереи и в великолепном парке, разбитом на берегах говорливой Ольховки. В южной части галереи блистал ослепительно белым мрамором новый каптаж нарзана, законченный в 1894 году. В северной и восточной частях здания находились ванные помещения, имевшие пристройку, – отделение солдатских и офицерских ванн, содержащихся военным ведомством. В сезон 1895 года возле Нарзанной галереи было выстроено новое изящное деревянное здание ванн Скальковского (теперь на их месте стоит санаторий «Нарзан»). Константин Аполлонович Скальковский был директором горного департамента. Ванны, построенные в 1895 году, сияли чистой новизной и охотно посещались «курсовыми» пациентами. Со слов доктора Прозоровского, по его совету Чехов принял пять нарзанных ванн.

Главной приманкой «курсовых» служили живописные окрестности Кисловодска. Прогулки по лермонтовским местам, поездки к Замку коварства и любви, к Кольцо-горе, Рим-горе, Седло-горе, к Большому Медовому водопаду были очень популярны. Чехов, видимо, тоже не остался равнодушным к лермонтовским местам в Кисловодске, упомянутые в «Княжне Мери» Кисловодская крепость, здание Ресторации, дом Реброва, Лермонтовская скала теперь предстали перед взором писателя.

Из дневниковой записи мы уже знаем, что барон И. Р Штейнгель пригласил Чехова на охоту, которая закончилась ночевкой на Бермамуте, – отсюда было принято встречать восход солнца над Кавказом. Кроме записи в дневнике, Чехов сделал пометку в записной книжке: «Под 29 августа ночевал на Бермамуте», так тогда называли нынешний Бермамыт. Барон Иван Рудольфович Штейнгель был неординарной личностью, страстным охотником, путешественником, «устроителем веселья». В те дни посещения Гришкиной балки были опасны, но романтичны и заманчивы. Чехов был тронут этим приглашением и вниманием. Кисловодский врач В. В. Святловский оставил интересную запись о поездке на Бермамыт, относящейся к лету 1896 года: «Бермамытская скала была ближайшей от Кисловодска, откуда можно было любоваться видом на Эльбрус от вершины до подошвы и чуть ли не осязать величественную пластику Кавказского хребта. Ехали туда обычно на ночь в фаэтонах, взявши с собою теплую одежду, дрова, самовар и провизию. Бермамыт – это голая скала, на которой холод пронизывает до костей». От прежде бывшего тут домика-ресторана еще сохранился небольшой каменный загончик без крыши, где путешественники располагались на ночлег, разводя в углу костер. «Все портил анафемский холод, – описывал свои впечатления Святловский, – он леденил кровь, забирался с ветром под бурку, не давал наслаждаться открывшейся картиной. А картина была действительно хороша. Белый гигант Эльбрус сидел прямо против нас, разделенный таинственно-глубоким ущельем, фантастически облитый причудливым лунным светом. Вдали, в этом глубоком ущелье, в этой бездонной пропасти, там и сям мелькали, как звездочки, костры пастухов и по временам доносились крики и блеяние овец и коз. Гигантские фантастические тени пробегали по ущелью, придавая всей картине особенно строгий вид. Нестерпимая стужа не давала уснуть, сковывала разговоры, томила мучительным ожиданием волшебной картины рассвета в горах».

Это описание В. В. Святловского дает представление о впечатлениях Чехова на Бермамыте. Как и Лермонтов, оставивший нам замечательную картину «Кавказский вид с Эльбрусом», написанную на Бермамыте, Чехов был пленен незабываемым зрелищем рассвета. Спустя год после этой поездки он в записной книжке черкнул одно только слово: «Бермамут», и эта лаконичная запись могла быть предвосхищением каких-то литературных замыслов писателя.

Именно после возвращения с Кавказа родилось письмо А. Н. Плещееву, которое теперь считается чуть ли не манифестом Чехова, художника и человека: «Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индиффе-рентист. Я хотел бы быть свободным художником… Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах. Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи… Потому я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святая святых – это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались». В послании к писателю Д. В. Григоровичу Чехов восклицает: «Если бы я жил на Кавказе, то писал бы сказки. Удивительная страна!»

Восприятие Кавказа открывает новую грань в литературном мастерстве Чехова. Летом того же года жена известного артиста Малого театра А. П. Ленского жила на Водах и записала по просьбе Антона Павловича легенду о происхождении названий гор вокруг Машука и Бештау. Зимой Чехов написал Ленскому: «Передайте Лидии Николаевне, что я бесконечно благодарен ей за легенду. Легенда имеет двойную ценность: первое – она хороша и, как можно судить из разговоров с критиками и поэтами, нигде еще не была утилизирована. Мне она так понравилась, что я теряюсь и не знаю, что сделать: вставить ли ее в повесть, сделать ли из нее маленький самостоятельный рассказик или пуститься на самопожертвование и отдать ее какому-нибудь поэту. Я остановлюсь, вероятно, на первом, то есть вставлю ее в повесть, где она послужит украшением».

Эта легенда не принадлежит к подлинным древним преданиям Кавказа, но сохранила окраску и поэтичность. У нас нет этой легенды в чеховском переложении, но приведем один из ее вариантов (другие варианты появились в начале XX века).

…Прежде земля здесь была плоской, как ладонь. Сеяли на ней просо. На празднике урожая старый князь Эльбрус увидел юную девушку. За ее красоту и прилежание в работе народ выбрал ее гуашей (госпожой) праздничного «просяного шалаша» и назвал Машука, потому что по-кабардински «маш» – просо. Влюбился в нее суровый старик. Но Машука любила его сына Арслана. Имя это значит – лев.

Князь отправил сына на войну, а Машуку взял к себе. Она отвергла старика, хотя он осыпал ее золотом закатов и серебром снегов. Кольцо с бирюзою, подаренное Арсланом, охраняло девичество Машуки. Вернулся Арслан и похитил у отца любимую. Прихватили они с собой в путь верблюда и быка. Священное животное этих мест, змея, навела отца на след беглецов. В долине Подкумка схватились в битве отец и сын. Арслан раскроил мечом седую голову отца надвое, но собрал силы могучий князь, рассек тело сына на пять частей, а потом обернулся к дрожащей от ужаса Машуке и ударил ее в бок кинжалом…

Окаменело все вокруг, превратилось в горы. На месте кинжального удара – Провал, кинжал стал горою рядом. Арслан сделался горою Бештау, это значит «пять вершин». Самое имя Арслана обратилось