Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

здоровье нашего советского народа и, прежде всего, нашего русского народа. Я пью особенно за здоровье русского народа, потому что это самый выдающийся из всех народов Советского Союза… Россия в войне завоевала право быть признанным лидером всего Союза»[202]. Теперь это стало государственной политикой.

После знаменитого доклада 1946 года председателя Верховного Совета РСФСР Андрея Жданова вышло постановление ЦК «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Особенное внимание в нем уделялось Михаилу Зощенко и Анне Ахматовой (их обвиняли в «низкопоклонстве перед современной буржуазной культурой Запада»), но оно устанавливало и общие новые стандарты культурной и научной работы. Соцреализм и связь со всем пролетарским и русским должны стать абсолютной основой литературы и искусства. Избегать антисоветских тем теперь было недостаточно, нужно было активно продвигать социалистические идеалы.

Критик Лидия Чуковская в «Записках об Анне Ахматовой» объясняла: «Ахматова и Зощенко до конца дней своих пытались разгадать причину постигшей их катастрофы… Зощенко полагал, что Сталин в одном из персонажей одного из его рассказов заподозрил в качестве прототипа — себя. Ахматова… что Сталин приревновал ее к овациям: в апреле 1946 года Ахматова читала свои стихи в Москве, и публика аплодировала стоя. Аплодисменты стоя причитались, по убеждению Сталина, ему одному — и вдруг толпа устроила овацию какой-то поэтессе»[203].

Ждановское постановление не одобряло и использование «национальной тематики». В 1938 году Хрущев был вынужден поддерживать такую политику, но теперь он старался ее активно смягчить. После войны он попросил составить список украинских культурных деятелей, на талант которых можно опереться при возрождении республики. Туда вошли десятки украинских писателей, ученых, историков, композиторов, актеров и художников, но на это требовалось согласие НКВД. Помощник Хрущева отправил список наркому украинской госбезопасности Сергею Савченко с припиской: «По личному поручению товарища Хрущева направляю вам этот материал»[204]. 6 января 1944 года Савченко доложил, что 41 человек из списка «состоит на оперативном учете НКВД — НКГБ и о них имеются следующие сведения…» Хрущев попросил хода этим сведениям не давать, так как Украине нужны не только агрономы и строители, но и национальные «властители дум». Это была одна из первых попыток реабилитации подозреваемых в нелояльности государству людей.

Докладная записка Н. С. Хрущева И. В. Сталину о награждении орденами и медалями работников Академии наук УССР с автографами

29 сентября 1944

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1421. Л. 139–141]

В 1946 году все возможности для выражения украинской идентичности были ликвидированы: театр, музыка, литература, история — все подверглось нападкам за недостаточную идеологию. Хрущев против воли присоединился к критикам «украинизации» после публикации доклада Жданова[205], но переживал за своего друга поэта Максима Рыльского, которого газета «Советская Украина» особенно жестоко разнесла «за националистические ошибки». Поэта лишили председательства в Союзе писателей Украины за неумение «увидеть в произведениях Зощенко настроения, неприемлемые для советской литературы»[206].

Рыльский уже сидел в 1931-м за «отсутствие большевистской партийности», а в 1938 году активный нарком внутренних дел Александр Успенский опять хотел арестовать его за «антисоветчину и национализм», но тогда Хрущев его спас: «Какой он националист? Он просто украинец и отражает национальные украинские настроения. Нельзя каждого украинца, который говорит на украинском языке, считать националистом»[207].

Прабабушка вспоминала, что, когда в конце 1938-го Успенского сменил Амаяк Кобулов, младший брат Богдана Кобулова, ставленника Берии и главного исполнителя послевоенных депортаций, включая крымскую, он тоже хотел убедить Никиту Сергеевича, что «Рыльский, Бажан и Тычина националисты». — «Какие у вас данные?» — спросил он. «Они поют националистические песни». — «Какие?» — «Де ти бродиш, моя доле». — «Да что Вы, ее и великий Иван Козловский поет в Большом театре. Если бы мы с Вами хорошо выпили, тоже бы эту песню спели».

Прабабушка любила ранние стихи Рыльского, говорила, «он настоящий энциклопедист, все знает!» — и читала на память:

Толстой глубокий и Гюго литой,

Петраркины точеные сонеты

И Достоевский, грешный и святой,

И книги все, земные все поэты

Сродни ему, душе его живой.

«Он лучше писал до того, как стал приспосабливаться к советской власти», — объясняла она; одно из ее часто противоречивых утверждений: нет ничего важнее партии, хотя много хорошего возникает именно тогда, когда партия к этому хорошему отношения не имеет.

Хрущев решил обсудить с киевскими литераторами требование НКВД об аресте поэта. На партактиве писателей он спросил:

— Что вы думаете о Рыльском? Враг народа?

Все испуганно молчали, а потом Павло Тычина, не самый смелый человек, подал голос:

— А как же его «Песня о Сталине»? Ее вся Украина поет, и рабочие, и колхозники.

Хрущев позвонил в Кремль: «Товарищ Сталин, нельзя арестовать поэта, написавшего любимую в республике „Песню о Сталине“». И запел для пущего эффекта (у него это неплохо получалось):

Пой, земля, цвети цветами

В этот гордый, светлый час!..

Слово Сталина меж нами,

Воля сталинская в нас!

Сталин усмехнулся, но остался доволен. От Рыльского отстали.

В конце 1947 года украинская интеллигенция, подбадриваемая Хрущевым, выступила против того, чтобы без разбора считать все «космополитические» тенденции в национальных культурах пережитками буржуазной идеологии. Писатель Александр Корнейчук, другой давний друг Никиты Сергеевича, который как раз стал председателем Верховного Совета УССР, в критике «космополитизма» подчеркивал «разнообразие национальных форм, которые могут выражать социалистическое содержание»[208]. А с мнением Корнейчука, автора таких драматургических «шедевров», как «Правда» (1937), «В степях Украины» (1941) и «Фронт» (1942), вождь считался.

По воспоминаниям Гонтаря, Сталин периодически обещал Корнейчуку должность Хрущева — он любил так провоцировать — и тот с Никитой Сергеевичем дружил, при этом все время ожидая повышения за его счет.

По словам моей мамы, «папа считал себя бенефактором Корнейчука, ведь он организовал ему первую встречу с вождем в 1938-м. В Кремле любят мастеров культуры, благоговеют перед ними, думают, что те их прославят или просветят. И папе льстило их внимание, с интеллигенцией ему было интересно. Александр Евдокимович и его жена Ванда Василевская не раз останавливались у нас дома, отдыхали в Крыму, приезжали на дачу в Межигорье, и в гости, и на охоту — папа Корнейчуку даже ружье подарил, хотя стрелял он плохо. Они были так близки, что, когда он писали пьесу „Фронт“ у нас дома, Ванда ходила в мамином халате по дому с утра. Папа думал, что