Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

В этом рассказе Гонтарь Хрущева хвалит, что случалось редко. Его записки интересны тем, что он часто старается преуменьшить значимость своего тестя, которого не любил, считал ниже себя, если не дураком, то дурнем. Положением прадедушки дядя Витя, естественно, пользовался, но в своих дневниках, где много спорных и преувеличивающих его персону сцен и страниц, называет себя «любимцем Молотова», «приятелем Кагановича» и «другом Брежнева и Подгорного».

В жесткой критике культуры нельзя полностью обвинять Кагановича — любая политика определялась в Москве, а дальше уже каждый подхалимничал как мог. В любом случае «железный Лазарь» решил за первенство не соревноваться. Зная характер вождя, он посчитал, что для выживания ему с Хрущевым лучше ладить и даже дружить домами.

Мария Марковна Каганович, бывшая партийная соратница прадедушки, была не слишком расположена к Нине Петровне. Она была высокомерной женщиной, профсоюзным работником, а прабабушка работала иногда добровольно только по поручениям райкома партии — преподавала историю партии в районной партшколе, выступала с лекциями. Но общая тема у них была — дети. У Кагановичей помимо старшей дочери Майи был приемный сын Юрий, а на прабабушке всегда «висело» много родственников — помимо собственных детей, дети Ефросиньи, моя мама — «удочеренная» внучка, другой сын Леонида Юра, которому она помогла поступить в Суворовское училище. Прабабушка была англофилкой — в то время редкость — и начала всесемейное изучение английского языка, в которое пыталась вовлечь и Кагановичей.

Этому есть предыстория: летом 1931 года Бернард Шоу, сторонник Сталина и социализма, приехал на образцовый Московский электроламповый завод, чтобы встретиться с рабочими, «прообразом мирового будущего». Как секретарь заводского парткабинета, Нина Кухарчук принимала высокого интеллектуального гостя. Писатель произвел на нее «сногсшибательное впечатление чувством юмора и уверенностью в себе». С тех пор она всегда хотела выучить английский язык, чтобы читать его пьесы в оригинале, «особенно „Пигмалион“, и Шекспира, конечно», — говорила она. Ее также интересовал Олдос Хаксли; его антиутопическую книгу «О дивный новый мир» она когда-то «штудировала» в журнале «Интернациональная литература». Прабабушка считала Хаксли одним из лучших писателей, а «Дивный мир» одним из лучших романов за «беспощадную критику капитализма». Через много лет во время визита в Англию ей подарили собрание сочинений Хаксли, которое потом перешло маме — самому младшему и самому несговорчивому ученику тех английских уроков, — а теперь и мне.

Прабабушка не убедила Марию Марковну в пользе иностранных языков; та посчитала, что изучение буржуазных примеров унизительно для коммунистов. Рада вспоминала эти домашние встречи с Кагановичами как «не самые душевные, и даже напряженные». Мужья быстро уходили в кабинет разговаривать о делах, а жены и младшие дети оставались «тратить время на никому не нужные беседы».

Какие бы ни были у Кагановича причины не разрушать карьеру Хрущева, тот не сумел бы пережить кризис 1947 года, если бы его надзиратель не проявил благосклонность. Пробыв на Украине меньше года, «железный Лазарь» вернулся в Москву, а Никита Сергеевич вернулся на пост первого секретаря, передав должность председателя правительства ветерану украинской политики Демьяну Коротченко.

После его отъезда градус бдительности в культуре спал, зато поднялся в науке. В августе 1948 года в Москве состоялась сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ), после которой началась травля генетики и «реакционных морганистов-менделистов» — по фамилиям двух европейских ученых, ботаника Грегора Менделя и лауреата Нобелевской премии Томаса Моргана. Это способствовало дальнейшему продвижению украинского «шамана»-агронома Трофима Лысенко. И Сталина, и Хрущева он привлекал аргументами о крестьянской практике и деревенской вере в «живую матушку землю» — мол, русский человек может блоху подковать, скрещивать тыкву с морковью на благо мирового коммунизма, пока западные фермеры сеют по науке и без размаха фантазии.

Взгляды Лысенко на сельское хозяйство сильно повлияли на отношение Хрущева к науке, и в конце 1940-х ЦК КП(б)У принял постановление «О мероприятиях по перестройке работы научных учреждений, кафедр, издательств, журналов и газет в области биологии и укреплении этих участков квалифицированными кадрами мичуринцев»[213]. Университеты начали увольнять талантливых ученых, не поддерживающих «лысенковщину».

Тогда же по наводке Никиты Сергеевича Президиум Верховного Совета СССР принял указ «О выселении из Украинской ССР лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни». Его начали реализовывать с коммунистическим рвением. На колхозных собраниях вынесением «общественного приговора» решали, кого выселять, а тех, кто «недобросовестно трудился» — не отрабатывал минимум трудодней, — публично обязывали работать лучше. Выступая в марте на Политбюро украинского ЦК, Хрущев назвал это «очень эффективной мерой»[214].

Пожилые люди, инвалиды Отечественной войны, не колхозники, а просто живущие в селе рабочие и служащие, получали такие «общественные приговоры». За два с половиной года с Украины по указу депортировали почти 12 000 человек. Настолько все это было негуманно и несправедливо, что некоторые решения пришлось потом отменить. А пока 17 апреля в длинном письме Сталину Хрущев, осудив ошибки и перегибы, все же предложил «применение указа» во всех союзных республиках — это «ускорит укрепление трудовой дисциплины, что обеспечит своевременное выполнение всех сельскохозяйственных работ, получение высоких урожаев, повышение продуктивности животноводства и более быстрый подъем всего хозяйства колхозов»[215].

Это был тот же Хрущев, который, радея за нужды людей, мечтал устранить бедность и культурную отсталость села — превратить крестьян в квалифицированный сельскохозяйственный пролетариат, который образом жизни не отличался бы от городских промышленных рабочих.

В свой последний год работы на Украине он начал переселять крестьян из деревень в большие по величине общины. Такие поселения было легче обеспечить электричеством, водой, библиотеками и детскими садами. В январе 1949 года Никита Сергеевич говорил о «преобразовании всех наших деревень в самом ближайшем будущем», начав с Черкасской области, где довольно успешно объединил четыре колхоза в «агрогород» с 12-тысячным населением. Это новшество должно было стать большим шагом на пути к стиранию граней между городом и деревней[216].

Вообще 1949 год в Киеве был самым спокойным со времен революции. В стране царил мир, украинская промышленность оправлялась от войны, выступления против советской власти на Западной Украине были практически подавлены.

Хрущеву везло, он был вдалеке от кремлевских интриг. После войны Сталин стал сдавать, а его возрастающая неспособность или нежелание заниматься государственными делами (когда он умер, в его кабинете нашли годами не открытые «красные пакеты» с документами; его интересовали только заговоры и «враги») обостряли конфликты между его потенциальными преемниками.