Святые и Убийцы - Фэя Моран

– Хотя погоди, – говорит он голосом, полным подозрения. Его красные глаза щурятся, а потом он забирает кубок и говорит: – Лучше сорви этот шарф с её головы.

У меня содрогается сердце от услышанных слов. Внутри что-то глухо падает, и, наверное, я собираюсь делать вид, что ничего не слышала, однако нет смысла приукрашивать действительность и игнорировать сказанное.

В глазах Керана на этот раз не читается ничего, что дало бы мне подсказку о том, что он не будет этого делать. Но я поспешила с выводами. Потому что стоит мне опустить глаза, как я вижу его сжимающуюся ладонь – явный признак того, что приказ кажется ему трудным для исполнения.

И тогда я понимаю, что должна бы действовать сама, чтобы Хилларк ни о чём не догадался, чтобы он не заметил сомнений у Керана. Чтобы у меня была возможность расспросить у него о том, что происходит.

Я пойду на жертву, священную для меня и моего народа.

– Вы хотели доказательство моей верности, – говорю я громко, привлекая внимание Хилларка. Теперь он смотрит только на меня, позабыв о Керане.

Хватаюсь за свой шарф, крепко сжимая пальцы, и срываю с головы прикрывающую мои волосы ткань. Впервые в жизни я позволяю людям вокруг увидеть их во всей красе. Каждый мой бледно-золотистый локон.

И при этом не могу шевельнуться от ужаса. От осознания в каком-то смысле предательства по отношению к ад-Дарру.

В ушах стоит протяжный злобный шум, голова кружится от осознания всего кошмара, я перестаю дышать, забывая о том, что это человеческая потребность.

Срывая символ своей веры, люди от неё отказываются. Только в таких случаях происходит подобное в Раксирахе.

А потом я поднимаю взгляд.

Керан опустил взор, отвернулся от меня.

И вот он, явный знак того, что он в своём уме и всё это время притворялся в угоду Святым. Он что-то затеял, что-то придумал.

Но несмотря на это осознание, мне губительно плохо и мерзко от самой себя. Мне пришлось отдать священную жертву, сорвав с головы шарф – один из важнейших атрибутов моего народа. Впервые за множество лет я вдруг осознаю, что хочу умереть. Прямо здесь и прямо сейчас. Потому что происходящее страшнее смерти.

– У тебя прекрасные волосы, – говорит Хилларк. – Я доложу о твоей жертве Тидде.

А затем уходит, развернувшись, словно ничего не произошло.

Я падаю на колени, прикрывая руками голову, и сгибаюсь в немом крике. Унижение, боль, страх смешиваются воедино. Все попытки дышать ровно с треском проваливаются в бездну отчаяния.

– Прелесть, – говорит любимый голос.

Поднимаю заплаканные глаза. Керан, сжав зубы и отводя всё ещё взгляд, стоит на месте.

– Мне очень жаль, но я должен идти, пока они не догадались. Я тебя найду. И они пожалеют о том, что заставили тебя сделать это.

И после сказанного он исчезает.

Я вижу Микаэля, жующего яблоко, в стороне возле нескольких Святых. Он с ухмылкой глядит на меня, и понимаю, что он видел то, что произошло. У меня сводятся вместе брови, а челюсть стискивается от гнева, который я готова превратить в настоящее торнадо и унести весь этот глухой городок вместе со всеми его жителями в ад. Но, тем не менее, я встаю. Ветер откидывает мои волосы назад, они танцуют и резвятся сами по себе. Я киплю, кипит и кровь в моих жилах. Мне никогда ещё не доводилось испытывать и долю той ненависти, которая полыхает во мне сейчас.

Но я не подаю вида. Не склоняю головы, пытаюсь сохранить хладнокровие, когда вытираю скатившиеся по щекам слёзы, потом уверенно встаю. Это ужасно – чувствовать это унижение и своё предательство, но я пытаюсь игнорировать неприязнь. Потому что для них всех это станет лишь началом конца. И конец этот настанет быстрее, чем они думают.

* * *

Ночь сияет бледно-голубым цветом, луна показывается в небе большим круглым шаром. В воздух поднимается дым с костра, через который, вопя песни, прыгают Святые. На музыкальных инструментах задорно играют старики, словно вокруг происходит какой-то праздник. Вероятно, они и в самом деле празднуют что-то. Может быть, даже нашу поимку.

У меня дрожат пальцы, у меня дрожит тело. Я хочу поймать взглядом Керана, но его нигде нет. Как нет и надежды с ним встретиться и поговорить, чтобы понять, что происходит.

Короля тоже уже не видно.

Я щупаю кинжал через свою одежду. Он по-прежнему на месте, и мне кажется, я почти готова и в самом деле проткнуть им кого-нибудь из близстоящих мужчин, разукрашенных победными татуировками. Они исполняют роли стражников, а значит в первую очередь именно они – моё большое препятствие на пути к долгожданной свободе.

Микаэль не отходит от меня ни на шаг, жадно следя за каждым моим движением, будь то просто лёгкое поднятие руки или же вполне нарочная попытка его отвлечь, к примеру, бросив камень в кого-нибудь, и устраивается неподалёку. Взгляд Змея прикован ко мне, однако руки тянутся к мискам с пряностями и мясом. Я не исключаю такого варианта, что это может быть человеческое мясо, учитывая то, что мне попалось в супе совсем недавно. Но потом вдруг Микаэль опускает лицо к своей еде, и я решаю не медлить.

Я судорожно хватаю лежащий на камне нож, запачканный мясным соком, потом прячу его в рукав рубахи, пытаясь держать запястье ровно. Он понадобится мне хотя бы на первое время. На тот самый момент, когда необходимо будет действовать быстро, а времени на доставание кинжала из-под одежды не останется.

Пошёл к мариду весь этот план с прислуживанием этим уродам! Не хватит у меня терпения всё это делать!

Я всё слышу и слышу громкую музыку и вопли пьяных сектантов, пока они медленно не переходят в свистящий звук откуда-то со стороны. Только потом я понимаю, что это вовсе не свист, а игра на инструменте – флейта. А играет на ней парень, показавшийся среди толпы танцующих детишек. Он весело движется, пока музыка течёт по внутренней стороне флейты и выливается наружу, образуя красивую быструю мелодию. Я собираюсь на него не отвлекаться, всё помня о запрятанном ноже, пока вдруг не вижу его глаза. Очень-очень знакомые глаза.

Я прищуриваюсь, но он словно назло мне, будто не желая быть узнанным, опускает голову к девочке у своих ног, вследствие чего капюшон скрывает его и без того слабо виднеющееся лицо. На нём короткий плащ со шнурками, торчащими из-под ворота, свободная коричневая рубаха, того же цвета штаны, заправленные