Кандинский и я - Нина Николаевна Кандинская

и, когда его просили обозначить позицию относительно творчества того или иного художника, делал это весьма откровенно. Он находил тонкие различия даже среди сюрреалистов. Оценивая их произведения, он старался отделить «зерна от плевел». Я помню, сколь высоко он ценил Макса Эрнста как личность, отдавая должное его творческим качествам, но я знаю также, что от Кандинского не ускользнули и слабые стороны его работ. Коллажи он считал «крайне интересными и невероятно остроумными». Когда Макс Эрнст в своей мастерской показал нам работы разных периодов, Кандинский подытожил: «С точки зрения рисунка великолепно, с точки зрения живописи чуть слабее. Но определенно — значительный художник».

Лишь немногих из числа сюрреалистов он считал значимыми художниками, но в целом был о них невысокого мнения, упрекая в том, что они занимаются «щекоткой», на которой сюрреалистическое искусство расцвело пышным цветом. Говоря словами Кандинского, «нынче развелось множество старческих душ, поэтому сюрреалисты имеют достаточно поклонников, считающих это искусство откровением».

Исключение составлял Сальвадор Дали. Мы с нетерпением ожидали открытия его выставки в галерее на Фобур-Сент-Оноре в 1934 году{189}, куда пошли вместе через пару дней после вернисажа. Кандинский с интересом и подолгу рассматривал картины и сказал, явно впечатленный оригинальным почерком мастера: «Вот это настоящий художник!»

Кандинский ценил и Ива Танги, и Джорджо Де Кирико, считая, что его картины заслуживают внимания. Лично они с Де Кирико никогда не встречались. Как-то на одной парижской выставке 1975 года мне на глаза попались его скульптуры раннего периода, о существовании которых я и не подозревала. Мне кажется, что ранние сюрреалистические произведения Де Кирико обеспечили ему надежное место в истории искусства нашего столетия.

Встретиться лично с Дали мне довелось только после смерти Кандинского. До этого я видела лишь репродукции его произведений. Это был фантастический персонаж, как мне казалось — сюрреалист чистой воды, обожавший свое искусство. Дали показал выставку в галерее Кнедлера{190}, пригласившей меня на вернисаж. За несколько дней до открытия художник передал мне через своего издателя мсье Аржийе альбом графики, к которому прилагался специально сделанный по этому случаю рисунок. Выставка была прекрасным поводом поблагодарить его за замечательный подарок. Однако еще на вернисаже начались проблемы. В этот день бастовали рабочие электростанции, из-за чего посетителям выставки пришлось рассматривать картины при свечах. Внезапно электричество зажглось, а через минуту галерея вновь погрузилась во тьму. Получилась сюрреалистическая картина, как будто рабочие электростанции подключились к режиссуре великого сюрреалиста: лампы зажглись ровно в тот момент, как Дали явился в галерею собственной персоной. За несколько минут до него объявилась худая, очень высокая, сильно накрашенная дама, принадлежавшая к бессменной свите художника. Я думала, что это женщина, пока не услышала низкий голос. Дама оказалась трансвеститом{191}.

Дали тотчас подошел ко мне и поздоровался:

— Добрый вечер, мадам Кандинская.

— Откуда Вы знаете, что я Кандинская? — удивилась я.

— Мне подсказал внутренний голос.

Дали держал в руке трость с драгоценным камнем в изогнутом набалдашнике.

— Сначала я хотел прийти с другой тростью в вашу честь — с бирюзовым камнем, — сказал он. — Я знаю, что бирюзовый — цвет Кандинского. Но, к сожалению, я нигде такой не нашел.

Поздно ночью в «Максиме» был дан грандиозный ужин, предварявшийся коктейлем. В течение всего вечера рядом с Дали сидел тот трансвестит, огромный, выше обыкновенного роста. Говорили, Дали очень любит подобное общество.

До ужина мы беседовали с Дали и его женой Галой за маленьким столиком в углу. Поскольку я знала, что Гала русского происхождения, я сказала ей несколько слов по-русски. Она с удивлением посмотрела на меня, но не ответила. Каково же было мое изумление, когда мне ответил сам Дали!

— Неужели Вы говорите по-русски? — спросила я его.

— Разумеется, я говорю по-русски.

— Откуда вы его знаете?

— Гала научила.

Для простоты мы продолжали общаться по-французски.

Как известно, до того как выйти замуж за Дали, Гала была женой французского поэта Поля Элюара, которого мы в 1933 году встретили на приеме у Тристана Тцара. Ее самой при этом не было. Элюар тогда испытывал симпатии к коммунизму. Мы разговорились с ним, и он высказался критически в адрес России. «Ничего такого вы бы не смогли открыто заявить в России», — попыталась я возразить, и это ему, очевидно, совсем не понравилось. Почувствовав, что мы не очень-то любим коммунизм, он был сильно разочарован в нас и резко прервал разговор.

Я не могу подтвердить свои догадки, но мне кажется, что все эти любители коммунизма в Париже тех лет были салонными коммунистами и абсолютно ничем не рисковали. Я терпеть не могу людей, заигрывающих с политической идеологией, которая на самом деле не отвечает их истинным убеждениям.

Парижский мир искусства не любил Кандинского. «Здесь, в Париже, — сказал он однажды, — сложился определенный кружок ценителей, состоящий в основном из снобствующих аристократов. Изысканное общество. „Le sexe“ — тема интернациональная, не случайно есть мексиканские и японские сюрреалисты. Английские должны признавать Фрейда и политику, иначе их не возьмут в друзья».

Кандинский был разочарован некоторыми молодыми художниками, с которыми ему пришлось схлестнуться, когда в 1937 году мы пошли смотреть выставку в Галерее изящных искусств. Это была выставка молодых французских художников. Он заметил: «Печальное зрелище эта так называемая золотая молодежь, очень нетипичная для нынешнего времени. Типичны скорее абстракционисты или сюрреалисты. Однако и эти два типа радуют крайне редко. Трудно, должно быть, современной молодежи. Она сетует, что все новое уже открыто. Может потому что, как сказал один молодой американец, мы слишком слабы? Или в силу „закона челнока“? Я говорил своим ученикам: сначала вверх, потом вниз — компенсация. Прямые линии есть только в абстрактном искусстве и больше нигде».

Как известно, среди художников распространен недостаток — отрицательно отзываться о коллегах, но при этом болезненно реагировать на критику собственных работ. Художники не любят критики. Кандинский был другим. Он спокойно воспринимал негативные высказывания в свой адрес и радовался хорошим отзывам, но ни то, ни другое не могло выбить его из колеи. Кандинский был уверен в том, что делает, и отдавал себе отчет в своей значимости. А он действительно был человеком значительным. Феликс Клее говорил, что Кандинский «излучал харизму».

Собственная художественная позиция казалась ему непререкаемой еще во времена Баухауса. «Он пропагандировал своего рода микс истории искусства и современности, — вспоминал Макс Билль. — Он объяснял современное искусство и помогал ученикам найти подход к его пониманию. Например, он выбрал „Стог сена“ Моне в качестве отправной точки и проследил от нее линию развития современного искусства,