Кандинский и я - Нина Николаевна Кандинская

— На то время, когда вы хотите показать у меня свою выставку, запланирована выставка из собрания нью-йоркского Музея Гуггенхайма, — ответил Дезарруа.

Кандинский парировал:

— Эту выставку можно и перенести, потому что собрание Музея Гуггенхайма еще в пеленках, и чем позже вы привезете его в Париж, тем более целостным будет впечатление. А пока это собрание избирательно.

— Такова природа любого собрания, — возразил Дезарруа.

— Разумеется, однако собрание Гуггенхайма обещает в скором времени стать законченным целым. Вот тогда-то и покажите его в Париже.

Приблизительно в таком духе продолжался этот разговор, как потом рассказывал мне Кандинский, вышедший победителем. Условием было его сотрудничество в подготовке и проведении выставки абстракционистов. Однако тогда он еще не получил французского гражданства, а выставка, которая планировалась в Национальной галерее Же де Пом, носила официальный характер. Поэтому Кандинский как иностранец отказался взять на себя полную ответственность (это могло бы задеть чувства других художников).

Он посоветовал Дезарруа поговорить с Жанной Бюше, после чего Дезарруа обратился к Маркусси. Кандинский ценил Маркусси за объективность суждений, поэтому согласился с этой кандидатурой, тем более что тот был знатоком парижской художественной жизни, и можно было ожидать, что действовать он будет беспристрастно.

Маркусси замечательно справился с порученным ему делом. В начале августа 1937 года выставка «Истоки и развитие мирового независимого искусства»{202} открылась в музее Же де Пом. Для Парижа это был поистине революционный шаг: развитие модернистского искусства от импрессионизма до абстракции было впервые показано в стенах государственного музея.

Кандинский считал Андре Дезарруа человеком смелым, что сегодня вызывает улыбку, однако в 1937 году во Франции надо было обладать немалым мужеством, чтобы организовать подобную выставку вопреки протестам академистов. Враждебно ее встретили и некоторые художники, не попавшие ни в Же де Пом, ни в Пти Пале. Они даже подали петицию министру, чтобы вынудить его закрыть выставку.

Кандинский переживал все эти неприятности, но и радовался необычайному резонансу, который она вызвала у публики. Весь Париж только и говорил об этом. С нескрываемым удовольствием Кандинский сказал: «Лично я впервые получил такое хорошее место на официальной парижской выставке. Есть несколько ошибок, но в целом она удалась и оставляет свежее и убедительное впечатление». Недочеты выставки и немного высокомерное поведение не участвовавших в ней художников Кандинский ассоциировал с действиями Кристиана Зервоса. Его беспринципность и расчетливость стали причиной замешательства в самом начале проекта. Кандинский глубоко разочаровался в нем. Своему другу Рупфу он писал: «Жаль и еще раз жаль, что даже на ниве искусства постоянно сталкиваешься с грязными интригами. В этом отношении Париж побил все мировые рекорды». В данном случае он намекал и на параллельную выставку в Пти Пале. «В выставочном комитете, — продолжал он, — заседали почти без исключения галеристы-толстосумы, озабоченные содержимым своих кошельков больше, чем искусством. Так возникла идея „аукциона“, как они это называют. Я все же должен решиться разок пойти туда. При всех неурядицах, сами шедевры великолепны»{203}.

Пти Пале Кандинский счел совершенно неподходящим для художественных выставок. Осмотрев экспозицию в его залах, он искренне обрадовался, что показал свои работы не там, а в музее Же де Пом. Архитектурой Пти Пале он все время возмущался и называл этот дворец «образцовым антимузеем». Свое недовольство он подробно изложил Рупфу: «Что за несуразное здание? Его назначение — быть постоянным музеем, а что там с освещением? В некоторых залах свет так слепит, что произведения не разглядеть, а в некоторых, наоборот, масса темных закоулков и т. п. Уму непостижимо, если задуматься, что такое сумрачное здание построено в Париже в 1937 году». Выставка в Же де Пом вселила в Кандинского оптимизм: «Может быть, в парижской „культурной политике“ наконец произойдет сдвиг, ведь до сих пор она последовательно стремилась отодвинуть на задний план все независимое и подлинно новаторское. И очень в этом преуспела!»{204}

Одного человека этот упрек точно не касался: Жанны Бюше. О ее галерее Кандинский сказал, что это «единственная художественная галерея, не принимавшая участия в грязной политике».

Бюше организовала персональную выставку Кандинского в 1936-м, а затем в 1939 и 1942 годах, тем самым открыто выступив за его признание во Франции. Последнюю выставку из-за нацистов пришлось проводить тайно. Нам казалось чудом, что музей Же де Пом приобрел для своего собрания с выставки 1939 года «Композицию IX», датированную 1936 годом, а также гуашь парижского периода. Несомненно, это тоже была заслуга Бюше, которой удалось убедить Дезарруа купить работы Кандинского. Это были первые произведения абстрактного искусства, попавшие во французские музеи.

Неисправимая идеалистка Жанна Бюше была прирожденным галеристом и заслужила свой успех. Кандинский сказал о ней: «Это белая ворона, она воплощает „дух свободный и бесстрашный“». Он ценил ее новаторское чутье: она всегда показывала молодых художников, умела разгадать ценность их работ, будь то искусство «узаконенное», признанное «большими галеристами» или нет.

Если кто и поддерживал в Париже абстрактное искусство, так это Жанна Бюше. Она внесла большой вклад в его популяризацию, что «для Парижа было совершенно необходимо», по мнению Кандинского. В 1939-м, то есть в год начала войны, она устроила в своей галерее выставку по случаю 50-летия немецкого художника Вилли Баумайстера. Это был смелый поступок, тем более что пресса не могла откликнуться на такое событие, не навредив художнику в Германии, где ему как представителю «дегенеративного искусства» было запрещено показывать свои работы.

Кандинский ценил Баумайстера. Еще в 1931 году он писал ему: «Почти год назад я ненадолго оказался в Париже и заметил, что французы очень Вами интересуются. Всерьез там воспринимают немногих немецких художников, что (между нами говоря) неудивительно. И поэтому: что легко для француза, то трудно для немецкого художника — преодолеть границы. Это изначально считается невозможным…»

Процитирую еще одно письмо Кандинского Баумайстеру, написанное в апреле 1933 года и подтверждающее мои мысли: «Многое из того, что сегодня происходит, объясняется совершенным отсутствием в определенных кругах каких-либо представлений о новых художественных движениях и о том смысле, который они в себе заключают. Большая вина за это положение вещей лежит на прессе… Хуже всего то, что искусство силой пытались затащить в политику, пытались придать ему политическую окраску, а адепты разных партий присоединялись к тем или иным художественным направлениям и считали своим долгом рекомендовать публике это неестественным образом окрашенное искусство. Так и возникали подобные шутки, когда одно и то же искусство слева выставлялось как чисто буржуазное, а справа — как коммунистическое. Туман так сгустился, что дальше некуда…»