Кандинский и я - Нина Николаевна Кандинская

неоднократно представлялась возможность лично познакомиться с Пикассо, но Кандинский ею так и не воспользовался — у него не было потребности встречаться с ним ни у нас, ни у него в мастерской. Его интерес к эволюции творчества Пикассо заметно истощился за годы, проведенные в Париже. Вероятно, это было связано с разочарованием в его творчестве посткубистического периода. Кандинский видел в нем фальшь.

В 1950-е годы случай свел меня с Пикассо. Это было в галерее Мага на выставке Брака, который из-за болезни не смог участвовать в вернисаже. Пикассо, однако, пришел, что всех удивило, потому что обычно он не появлялся на открытиях выставок.

Я стояла с Пьером Роше, мы близко дружили. Роше был великолепным знатоком искусства и собрал прекрасную коллекцию. С Пикассо он тоже был дружен. Наш разговор прервал Луи Клайо, в то время директор галереи Мага.

— Нина, — прошептал он мне на ухо. — Тут Пикассо. Хотите с ним познакомиться?

Я согласилась. Клайо представил нас друг другу, и мы пожали руки.

— Добрый вечер, — сказал Пикассо.

— Добрый вечер.

Внезапно все стихли и воззрились на нас. Пикассо казался смущенным, и больше мы не проронили ни слова. Молчание прервал Пьер Роше:

— Пабло, я сейчас вернусь. Мне надо кое-что обсудить с Ниной.

— До свидания, — сказал Пикассо.

— До свидания.

Вот и все.

Пикассо всегда хотел властвовать безраздельно, и я думаю, он не был особенно рад, что Кандинский приехал в Париж. В художественном мире Парижа кое-что изменилось с его появлением.

К сожалению, Кандинскому не удалось лично познакомиться с Анри Матиссом, одним из важнейших художников нашего века. В то время, когда мы перебрались в Париж, он жил уже на юге Франции. Обоюдных попыток познакомиться было предостаточно, но каждый раз, когда казалось, что вот-вот все получится, что-то становилось помехой нашей встрече. Мне очень жаль, что два великих представителя современного искусства так и не встретились.

Кандинский поддерживал постоянные контакты с Арпом, Миро, Бретоном и Маньелли. Бретона и Кандинского связывала духовная близость. Андре Бретон, умнейшая голова и великий поэт-сюрреалист, прекрасно сознавал эпохальное значение Кандинского. Во время одного из визитов к нам в Нёйи Бретон сказал: «Нельзя отрицать, что вы повлияли на сюрреалистов». Он имел в виду сценические декорации{195}, созданные Кандинским между 1909 и 1913 годами и предвосхитившие начало сюрреализма.

Сказать наверняка, были ли известны эти работы всем сюрреалистам, я не могу. Можно предположить, что в Швейцарии о них знали Тристан Тцара и Ханс Арп. Совершенно очевидно, что Хансу Арпу был знаком «Желтый звук», поскольку, как мне рассказывал Кандинский, они говорили об осуществлении его сценической постановки во время мюнхенской встречи в 1912 году.

Кандинский оказал влияние и на раннее творчество Хоана Миро. Несколько лет назад Миро признался, что с самого начала был вдохновлен творчеством Кандинского, и, если внимательно присмотреться к его ранним работам, это влияние довольно очевидно.

Ключевой фигурой в парижских знакомствах Кандинского можно назвать Сан Ладзаро, для которого наш дом всегда был открыт. Он в числе первых в Париже знал о революции, совершенной Кандинским в искусстве, и всячески способствовал ее популяризации. «Он был революционером не того рода, что кубисты, — как-то сказал он о Кандинском. — Очевидно, что он хотел создать для искусства прочную основу и этой цели добился. Он писал картины, используя скромные средства, но они были полны фантазии и вдохновения. Это математически рассчитанная музыка. Он полностью изменил искусство»{196}.

Лишь намного позже к мнению Сан Ладзаро присоединились другие влиятельные представители парижского художественного мира. Благодаря неустанным трудам Ладзаро, его постоянным усилиям по организации выставок, настойчивой пропаганде абстрактного искусства среди ответственных лиц в этой сфере, наконец, обозначился прорыв.

За одиннадцать парижских лет Кандинский создал 144 картины и 208 акварелей и гуашей. Помимо этого было сделано большое количество рисунков. В 1934 и 1935 годах в галерее Cahiers d’Art{197} Кандинский с успехом представил парижской публике свои старые и новые работы. Выставка была успешной и снискала широкий отклик.

Тем не менее, все протекало очень медленно. В 1937-м казалось, что барьеры окончательно сломаны. Тогда именно Кристиан Зервос, издатель Cahiers d’Art, активно выступал в пользу абстрактного искусства. Чашу его терпения переполнила международная выставка в парижском Пти Пале, на которой ни кубисты, ни абстракционисты не были даже упомянуты{198}. Тогда он срочно решил организовать альтернативную выставку и представить на ней только произведения кубистов и абстракционистов.

Зервос поделился с Кандинским своими планами, и тот сразу подключился к подготовке выставки. Он верил, что проект в надежных руках, к тому же в Cahiers d’Art Зервоса в 1930 году была опубликована монография о нем, написанная Биллом Громаном{199}. А в 1931-м Кандинский опубликовал в одном из номеров журнала{200} статью «Размышления об абстрактном искусстве».

Привлечение абстракционистов к участию в выставке шло полным ходом, когда запланированное широкомасштабное мероприятие сорвалось. Зервос заявил: «Выставка мне больше не нужна».

Что случилось?

Кандинский узнал причину отказа Зервоса от Маньелли и Гонсалеса. Они посетили его в Нёйи и рассказали, что после долгих проволочек кубистам все-таки удалось пробиться на международную выставку. Зервос, в первую очередь защищавший интересы кубистов, снова помирился с организаторами и отказался от идеи альтернативной выставки.

После того, как он предал их, Маньелли, Гонсалес и Кандинский решили самостоятельно отстаивать свои интересы. У них было твердое намерение любой ценой организовать свою выставку. Чтобы придать проекту больший вес и представить абстрактное искусство на официальной площадке, выставку следовало, по возможности, показать в одном из музеев.

Во время своей выставки у Жанны Бюше в 1936 году{201} Кандинский познакомился с директором музея Же де Пом Андре Дезарруа, которого в тот момент считал наиболее подходящим партнером. Он пошел к Дезарруа и изложил ему коллективную просьбу, отметив при этом, что Париж, именуемый мировой столицей искусства, не может позволить себе изоляцию художественного течения, уже завоевавшего реноме на мировой художественной сцене.

Дезарруа полностью согласился с доводами Кандинского, однако не был готов осуществить подобную выставку. Я должна сказать, что в его музее было широко представлено современное неевропейское искусство, и поэтому часть ответственности за парижскую художественную политику (ее можно назвать узколобой) лежала на нем. Разумеется, он был осведомлен об абстрактном искусстве, но не особенно старался открыто его поддерживать. Дезарруа понимал, что ему выпал шанс помочь абстракционистам прорваться, но опасался решительных шагов в этом направлении. «План нашего музея расписан надолго вперед», — заявил он, и тогда Кандинский поинтересовался,