Великая катастрофа 1929 года - Джон Кеннет Гэлбрейт

что экономисты и те, кто предлагал экономические консультации в конце двадцатых и начале тридцатых годов, были почти исключительно извращены. В месяцы и годы после краха фондового рынка бремя авторитетных экономических консультаций неизменно лежало на стороне мер, которые могли ухудшить ситуацию. В ноябре 1929 года мистер Гувер объявил о снижении налогов; на последовавших за этим крупных конференциях по вопросам безработицы он призвал компании поддерживать уровень капиталовложений и заработной платы. Обе эти меры способствовали увеличению расходов, хотя, к сожалению, в основном не дали никакого эффекта. Снижение налогов было незначительным, за исключением групп с более высоким доходом; предприниматели, обещавшие сохранить инвестиции и заработную плату, в соответствии с общепринятой практикой, считали обещание обязательным только на тот период, в течение которого это не было финансово невыгодно. В результате инвестиционные расходы и заработная плата не сокращались до тех пор, пока обстоятельства в любом случае не привели бы к их сокращению.

Тем не менее, усилия были предприняты в правильном направлении. После этого политика практически полностью усугубляла ситуацию. На вопрос о том, как правительству лучше всего способствовать восстановлению экономики, здравомыслящий и ответственный советник настоятельно рекомендовал сбалансировать бюджет. Обе партии согласились с этим. Для республиканцев сбалансированный бюджет, как всегда, был важнейшей доктриной. Но платформа Демократической партии 1932 года с ясностью, которую редко демонстрируют политики, также призывала к «ежегодному балансированию федерального бюджета на основе точных оценок исполнительной власти в рамках доходов...».

Приверженность сбалансированному бюджету всегда носит всеобъемлющий характер. В таком случае это означало невозможность увеличения государственных расходов для повышения покупательной способности и облегчения бедственного положения. Это означало невозможность дальнейшего снижения налогов. Но в буквальном смысле это означало гораздо больше. С 1930 года бюджет был в значительной степени несбалансированным, и, следовательно, сбалансированность означала повышение налогов, сокращение расходов или и то, и другое. В платформе Демократической партии 1932 года содержался призыв к «немедленному и радикальному сокращению государственных расходов» для достижения как минимум 25-процентного снижения расходов на содержание государства.

Сбалансированный бюджет не был предметом размышлений. И он не был, как часто утверждается, вопросом веры. Скорее, это была формула. Веками отказ от заимствований защищал людей от неряшливого или безрассудного ведения государственного хозяйства. Неряшливые или безрассудные распорядители государственной казны часто придумывали сложные аргументы, чтобы показать, что баланс доходов и расходов не является признаком добродетели. Опыт показал, что какой бы удобной ни казалась эта вера в краткосрочной перспективе, в долгосрочной перспективе она приводила к дискомфорту или катастрофе. Эти простые предписания простого мира не выдерживали испытания растущей сложностью начала тридцатых годов. Массовая безработица, в частности, изменила правила игры. События сыграли с людьми злую шутку, но почти никто не пытался заново осмыслить проблему.

Сбалансированный бюджет был не единственным сдерживающим фактором в политике. Существовала также угроза «отказа» от золотого стандарта и, что самое удивительное, риск инфляции. До 1932 года Соединённые Штаты значительно увеличили свои золотые запасы, и вместо инфляции страна переживала самую жестокую дефляцию в своей истории. Однако каждый здравомыслящий советник видел в этом опасность, включая опасность безудержного роста цен. Американцы, хотя и в давно минувшие годы, демонстрировали склонность к манипуляциям с денежной массой и кратковременным, но головокружительным радостям ценового бума. В 1931 или 1932 году опасность или даже возможность такого бума были равны нулю. Однако советники и консультанты не анализировали ни опасность, ни даже возможность. Они были лишь хранителями дурных воспоминаний.

Страх перед инфляцией усилил потребность в сбалансированном бюджете. Он также ограничил усилия по снижению процентных ставок, обеспечению обильного кредитования (или, по крайней мере, его избытка) и максимальному упрощению заимствований в сложившихся обстоятельствах. Девальвация доллара, конечно же, была категорически исключена. Это прямо нарушало правила золотого стандарта. В лучшем случае, в периоды депрессии, денежно-кредитная политика – лишь хлипкая опора. Существующие экономические клише не позволяли даже использовать это хрупкое оружие. И опять же, эти взгляды были вне партийной принадлежности. Несмотря на свою исключительную открытость, Рузвельт старался не оскорблять и не беспокоить своих сторонников. В своей речи в Бруклине в конце предвыборной кампании 1932 года он сказал:

В платформе Демократической партии прямо заявлено: «Мы выступаем за сохранение твёрдой валюты при любых обстоятельствах». Это простой язык. Обсуждая эту платформу 30 июля, я сказал: «Твёрдая валюта — это международная необходимость, а не внутренняя проблема одной страны». На северо-западе, в Бьютте, я повторил это обещание... В Сиэтле я подтвердил свою позицию... 17

В феврале следующего года г-н Гувер, как часто бывало ранее, изложил свою точку зрения в знаменитом письме избранному президенту:

Страну можно было бы значительно стабилизировать, если бы можно было быстро получить гарантии того, что не будет никаких подделок или инфляции валюты; что бюджет будет несомненно сбалансирован, даже если потребуется дальнейшее налогообложение; что правительственный кредит будет сохранен за счет отказа от его исчерпания путем выпуска ценных бумаг. 18

Отказ как от фискальной (налоговой и расходной), так и от денежно-кредитной политики фактически означал отказ от любой позитивной экономической политики правительства. Экономические советники того времени обладали как единодушием, так и авторитетом, чтобы заставить лидеров обеих партий отказаться от всех доступных мер по сдерживанию дефляции и депрессии. В своём роде это было выдающимся достижением — триумфом догмы над рассудком. Последствия были глубочайшими.

VI

Именно в свете вышеперечисленных слабостей экономики следует рассматривать роль краха фондового рынка в великой трагедии тридцатых годов. Напротив, годы самоуничижения Уолл-стрита, напротив, играют весьма значительную роль. Обвал стоимости ценных бумаг затронул в первую очередь богатых и обеспеченных. Но мы видим, что в мире 1929 года это была жизненно важная группа. Члены этой группы распоряжались значительной долей потребительского дохода; они были источником львиной доли личных сбережений и инвестиций. Всё, что ударило по расходам или инвестициям этой группы, неизбежно оказало бы широкое влияние на расходы и доходы экономики в целом. Именно такой удар нанес крах фондового рынка. Кроме того, крах быстро лишил экономику поддержки, которую она получала от расходования прибыли фондового рынка.

Крах фондового рынка также стал исключительно эффективным способом эксплуатации слабостей корпоративной структуры. Операционные компании, находящиеся на конце цепочки холдинговых компаний, были вынуждены из-за краха сократить расходы. Последующий крах этих систем, а также инвестиционных трастов, фактически уничтожил как возможность заимствовать средства, так и готовность предоставлять кредиты для инвестиций. То, что долгое время казалось исключительно фидуциарным эффектом, на самом деле быстро привело к снижению заказов и росту безработицы.

Крах также эффективно положил конец зарубежному кредитованию, с помощью которого поддерживался