Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

рукой дотянуться! — долгожданного и вечного отныне народного блага. Сжигая себя, эти люди жаждали обогреть мир. Нетерпение в романе Ю. Трифонова — это политическое и философское умонастроение, и нравственно-этическая программа, и особая жизненная практика действующих лиц, которую внимательно исследует писатель.

О героической борьбе партии «Народная воля», будоражившей Россию в течение нескольких лет, столько сказано и написано, что поневоле возникает преувеличенное представление о том, сколько же реальных борцов было в ее рядах. А было их незадолго до 1 марта 1881 года (эту цифру приводит Ю. Трифонов), считая активно сочувствующих, всего около пятисот человек. Только пятьсот!

Горстка благородной и решительной молодежи в азиатски отсталой стране затеяла небывалое. Одним ударом хотела преобразить стоячее болото и социальную скверну в разумную цивилизацию, в общество народоправства. Колесница истории, как они видели, плелась не слишком споро. И чтобы быстрее задействовал медлительный и скрипучий механизм прогресса, его следовало подтолкнуть, снабдить лучшей смазкой и лучшим горючим, заправить живою кровью — своей и врагов.

«В ноябре жалкий тиран (Александр II. — Ю. О.) испустит дух, а к рождеству вся жизнь в России переменится: новый государственный строй, конституция, представительное управление, свободная печать. А там уж пойдет настоящая борьба за народоправство!

В радостном нетерпении мчался Андрей на юг…»

Среди таких миражей живут герои романа.

«Нетерпение» Юрия Трифонова — это книга о подвиге и трагедии.

«Остановить на себе зрачок мира — разве это не значит победить?» — так передана одна из идей романа. И дело здесь не в отдельных ошеломляющих акциях и неотвратимой каре, которая настигала тех или иных царских сатрапов («Политическое убийство, как полагали народовольцы, — это осуществление революции в настоящем»). Дело прежде всего в силе нравственного вызова, брошенного горсткой людей всем вековым установлениям и понятиям, инерции рабской психологии низов и махине государства.

Роман кончается картиной — «первомартовцев» везут на казнь… Александр II убит. Судебный процесс, с подмостков которого можно было обнародовать идеи партии, состоялся. Андрей Желябов до последних пределов, насколько хватало человеческих сил, исполнил все, чем горел, что вынашивал в ближайших планах. И герой одержим теперь последним «нетерпением». Он ждет результата. По выезде из тюрьмы — «скорее увидеть улицы, толпу, лица…».

И каков же отклик? Если употребить хрестоматийное выражение — народ безмолвствовал. («Было много сонных, каких-то утренних лиц, некоторые зевали, некоторые глядели с угрюмым любопытством. Там что-то кричали. Грозили кулаками…») Перед смертью Желябову было суждено еще раз увидеть то, что наблюдал в народе и прежде, — «равнодушие неисцелимое: и к царям, и к цареубийцам».

Но этот безутешный финал лишь внешне противоречит звучащей в романе мысли, что именно «русские революционеры… возродили чувство чести в народе». Да, итог оказался совсем не тем, на который рассчитывали народовольцы. «Громадная российская льдина не раскололась, не треснула и даже не дрогнула. Впрочем, что-то сдвинулось в ледяной толще, в глубине, но обнаружилось это десятилетия спустя…»

Однако произведение глубоко трагично не только потому, что почти все основные герои гибнут и перед смертью им не дано утешения. Не меньше, чем о подвиге, «Нетерпение» — книга об уроках революционного романтизма, о коварстве соблазнов «подталкивать» историю по субъективному произволу, о погоне за миражами, о разрушительной нравственной силе даже самых благородных утопий, когда они становятся практическим руководством в общественном переустройстве.

«…Желаю вам, дорогие, умереть производительнее нас. Это единственное, самое лучшее пожелание, которое мы можем вам сделать», — писал в завещании товарищам накануне казни один из соратников Желябова — Валериан Осинский.

Народовольцы знали, что ждет их лично. Дорога к идеалу пролегла через жертвы. И мечтать можно было лишь о том, чтобы «умереть производительнее».

Но с теми, кто оставался жить и героически осуществлял неосуществимое, не могло не происходить перемен.

Сила рациональности — способность «все железным образом додумывать до конца» — позволяет Желябову раньше многих других заметить вынужденный отход народовольцев от политических и этических принципов, которые считались безусловными на заре движения.

«Алхимики революции», как называл террористов Маркс, видевшие поначалу смысл своей деятельности в том, чтобы пробудить народ и каждую сознательную личность к исторической активности, все больше превращались в дружины боевиков, выдававших собственные затверделые понятия за голос народа. («Наше декретирование… лишь оформление бессознательного народного чувства», — заявляли заговорщики.) Лучших из лучших отвлекало нечеловеческое напряжение вооруженной схватки с самодержавием. Анализировать, вглядываться, изучать, обобщать, пропагандировать, разъяснять становилось почти некогда.

Показательные перемены происходят даже в самом Желябове по мере того, как он вырастал в «атамана террора». Натура революционной страсти и действия, он и раньше был безразличен «к подробностям человеческих характеров». Теперь при подборе людей для очередного дела он уже сознательно вынужден применять принцип: «Нам такого и нужно, чтобы, не задумывался» (подчеркнуто мной. — Ю. О.).

Суть происходящего в народовольческом движении Андрей со свойственной ему безжалостной точностью определяет так: невольное сближение с нечаевщиной. То есть с печально знаменитым беспринципным заговорщическим способом революционной борьбы, когда открыто провозглашалось, что цель оправдывает средства.

Трагизм этого признания состоит в том, что Желябов основой основ своего мировоззрения, всей силой убеждений и души — против нечаевщины. Но что поделаешь? Когда вместо выбитых охранкой героев метальщиками бомб приходится ставить юнцов, вроде жалкого Коли Рысакова (этот образ — яркая удача романиста), в чьих сырых гимназических мозгах «все перемешано, револьверы, Робеспьеры, девочки с Невского». Не будешь же переключаться на педагогику? Сейчас цель другая, надо добиться главного. Победителей не судят. Вот после того как «медведь» наконец получит свой «пряник» и в стране произойдет революционный переворот, тогда все образуется, все станет на свое место. А пока, что ж — цель оправдывает средства…

Одна из фигур книги, в которой запечатлен кризис народовольчества, «мессия»-предатель Гришка Гольденберг. Идея произвольного «подталкивания» истории, свойственная романтической революционности, заострена в этом персонаже. И вместе с тем зорко уловлена неустойчивость нравственного мира личности, базирующейся на таких основах.

Человек отчаянной отваги и революционной искренности, легендарный террорист, казнивший палача харьковских студентов Кропоткина, Гришка почти до детской наивности одержим иллюзиями о всесилии героической личности. Он живет как на театральной сцене. Это и позволяет полицейскому иезуиту Добржинскому в пору массовых провалов партии «Народная воля» внушить Гришке «мессианскую идею».

Наверху тоже есть люди, которые жаждут блага и прогресса России, уверяет Добржинский. Но «умные люди наверху и трезвые люди внизу разобщены. Я и говорю, что сейчас главная задача: понимание. Выбить револьверы из рук фанатиков и вырвать веревки из рук правительственных палачей…». И Гришка, от которого ничего нельзя было выведать изощренными допросами и избиениями, сравнительно быстро утверждается в роли «мессии понимания». И одного за другим выдает охранке товарищей.