Один я остался без силы 3 - Сергей Леонидович Орлов

— Ты предал нас? — голос Глеба дрожал, его глаза за стёклами очков наполнились слезами. — После всего, что мы пережили вместе? После всех жертв?

— Ты не Глеб, — прошептал я, чувствуя, как слёзы застилают глаза и тут же испаряются в межпространственной пустоте. — Настоящий Глеб где-то там, за пределами этого мира. И я найду его, чего бы мне это ни стоило.

Я должен был уничтожить каждую иллюзию, чтобы прорваться через ментальную тюрьму. Одну за другой, разбивая собственное сердце с каждым ударом, зная, что выбора нет.

Валун бросился на меня, его огромные кулаки замелькали в воздухе с той же страшной скоростью, которую я всегда уважал в реальных сражениях. Но теперь они были просто оружием мысленной конструкции, созданным, чтобы сломить меня.

Я перехватил его атаку, используя силу и скорость, которые невозможны в физическом мире, и оторвал фальшивому другу голову. Она рассыпалась дымом ещё до того, как коснулась пола, а глаза Валуна, смотрящие на меня с неестественного ракурса, полыхнули той же нечеловеческой энергией, что и глаза Красновой.

Потехин попытался скрыться в тенях, его тело начало растворяться в обманчивой темноте коридора, но я последовал за ним, используя ту же способность, которую когда-то освоил благодаря настоящему Михаилу. В пространстве между тенями мы столкнулись, два призрака в мире, лежащем за гранью материальной реальности, и я разорвал его иллюзорное тело на части, чувствуя, как чуждая энергия, притворявшаяся моим другом, расползается между пальцами.

Тяжелее всего было с детьми. Они не нападали, просто стояли, глядя на меня с немым укором, их маленькие фигурки казались особенно беззащитными в полумраке коридора. Кирюша крепко сжимал своё последнее изобретение, его пальцы дрожали, а в глазах стояли непролитые слёзы предательства. Алёша держал перед собой руки, словно пытаясь защититься, но без тени агрессии — просто рефлекторный жест ребёнка, видевшего слишком много насилия.

— Простите, — прошептал я, прежде чем нанести удар, разрывая иллюзии одну за другой, зная, что каждое «убийство» — это шаг к освобождению и одновременно новая рана в моей душе.

Когда я дошёл до Глеба, тот просто поднял на меня глаза, не пытаясь бежать или защищаться. Его маленькое тело казалось ещё более хрупким без вечного планшета-компьютера, который был продолжением его рук в реальном мире.

— Думаешь, тебе это поможет? — его детский голос вдруг стал многослойным, нечеловеческим, в нём звучали призвуки, которые не может издать человеческое горло. — Ты уже наш. Часть тебя навсегда останется здесь, между мирами. Мы позаботимся об этом.

Лицо мальчика исказилось, потекло, как воск, плавящийся под невидимым пламенем, превращаясь в нечто отвратительное — мешанину глаз, ртов и щупалец, хаотично переплетающихся друг с другом. Существо, принявшее его облик, наконец показало свою истинную сущность, или, по крайней мере, ту её часть, которую мой разум мог воспринять, не разрушившись.

— Часть нас уже внутри тебя, — прошипело оно, и каждый из десятков ртов двигался в идеальной синхронности, создавая жуткую пародию на человеческую речь. — Когда ты закрывал порталы, мы успели зацепиться за твой разум. Эта тюрьма — лишь внешний слой. Настоящая клетка — внутри твоего сознания, наследник. И ты несёшь её везде, куда бы ни пошёл.

Я занёс руку для последнего удара, чувствуя, как колеблется моя решимость перед лицом этого откровения. Существо могло лгать, но могло и говорить правду. Что, если в моём сознании действительно есть часть этих созданий? Что, если вернувшись, я принесу инфекцию из межпространственной пустоты в реальный мир?

Но выбора не было. Оставаться здесь, в ловушке между мирами, было равносильно смерти. Только худшей — вечной, без возможности переродиться.

— Тогда мне придётся разрушить и её, — твёрдо сказал я, глядя прямо в круговорот глаз и ртов. — Даже если на это уйдёт вся моя жизнь.

Когда моя рука пронзила иллюзорного Глеба, существо издало пронзительный визг, эхом разнёсшийся по всему ментальному пространству. Звук был настолько ужасен и нечеловечен, что моё сознание почти отключилось, пытаясь защитить себя от этой какофонии. Реальность вокруг начала расползаться по швам, обнажая пустоту за декорациями, словно театральный занавес разрывался, показывая голые стены за изысканными фресками.

Я продолжал рвать этот воображаемый мир, вкладывая в каждое движение всю свою волю, всё своё существо. Стены крошились под моими ударами, потолок опадал пеплом, пол таял, превращаясь в клубящийся туман. Я чувствовал, как сопротивляются межпространственные сущности, пытаясь удержать конструкцию своей ментальной ловушки, обновляя её фрагменты практически в реальном времени, залатывая бреши, которые я пробивал в ткани иллюзии.

Но я не останавливался. С каждым разорванным фрагментом ложной реальности я становился сильнее, словно мое истинное «я» просыпалось от долгого сна. Энергия, которую я когда-то пропустил через себя, закрывая порталы, теперь возвращалась, но уже подчиняясь моей воле, а не разрывая меня на части. Я чувствовал, как способности Перевёртыша, усиленные контактом с межпространственными энергиями, расцветают с новой силой.

А потом я услышал её голос. Настоящий голос Красновой, пробивающийся через трещины в ментальной тюрьме. Он был слабым, едва различимым, как радиопередача с дальней станции, забитая помехами и шумами. Но это была она, непередаваемая интонация, особенный тембр голоса, который невозможно подделать.

— Найди настоящую меня, — прошептал голос. — Я ждала слишком долго. Мы все ждали. Возвращайся.

Это придало мне сил. Я ударил в последнюю, самую прочную стену иллюзии всей мощью своего сознания, и она рухнула с оглушительным треском, словно от колоссального взрыва. Многослойная структура ментальной тюрьмы полностью разрушилась, и я ощутил, как моё сознание начало втягиваться обратно в материальный мир, словно падая в глубокий колодец.

Тьма. Абсолютная, непроницаемая тьма, в которой не было ни направления, ни верха, ни низа.

А затем накатила боль. Настоящая, физическая боль, пронзающая каждую клетку тела, словно тысячи игл одновременно вонзились в каждый нерв, каждый орган, каждую мышцу. В лёгкие ворвался воздух — такой жгучий, будто кислота, наполненная тысячами микроскопических лезвий. Я закашлялся, и этот кашель отдался мучительной судорогой во всём теле. Каждое движение грозило разорвать мышцы и сухожилия, которые слишком долго пребывали в неподвижности.

Свет. Слишком яркий, режущий глаза даже сквозь закрытые веки, как будто кто-то направил прямо на меня прожектор ослепительной мощности. Звуки — писк приборов, шорох одежды, резкий вскрик удивления или испуга, который пронзил мой слух подобно физическому