В тисках тлена - Юрий Борисович Салов

— Сорокин. Рад, что ты на ногах, — его голос был глухим, лишенным всяких эмоций. На столе между ними лежала папка с грифом «Кадры».

Игорь молча сел, положив сумку на колени. Его правая ладонь была влажной.

— Смотри… — Аркадий Петрович откашлялся, избегая прямого взгляда. — Команда рада тебя видеть. Ты ценный специалист. Но… — он повертел в пальцах дорогую ручку, — «Полевые» материалы. Репортажи. Расследования. Это скорость, напор, доступ в любое время суток. Риск, в конце концов. С твоим… нынешним состоянием… — он все-таки мельком глянул на пустой рукав, — это будет сложно. Для тебя. Для нас.

Игорь молчал. Он смотрел на знакомые морщины на лице начальника, на портрет жены на столе, на пыльную пальму в углу. Он понимал каждое слово. Это была не злоба. Это была простая, циничная логика бизнеса. Сломанный инструмент убирают с передовой.

— Мы сохранили за тобой место, — продолжил босс, нажимая на слово «сохранили», будто оказывая немыслимую милость. — Но перевели в отдел верификации и архивных исследований. Сидишь тут, в тепле, никто тебя не торопит. Работа с документами, проверка фактов для других, исторические справки. Ответственная работа. Но… спокойная.

Он протянул Игорю папку. Тот взял ее одной рукой. Листок с приказом о переводе лежал сверху. Новая должность звучала как почетная отставка. Пыльный архив. Вчерашние новости.

— Понятно, — тихо сказал Игорь. Его собственный голос показался ему доносящимся из-под толщи воды.

— Не кипятись, — Аркадий Петрович наконец посмотрел на него прямо, и в его взгляде мелькнуло нечто похожее на жалость, что было в тысячу раз унизительнее злости. — Тебе надо осесть, прийти в себя. Руки… то есть, рука — привыкнешь. Освоишься. А там, глядишь, и…

Он не договорил. Они оба знали, что «глядишь» — это пустой звук. Дороги назад не было.

Новое рабочее место находилось в самом конце зала, в углу, где гудел системный блок сервера и стоял запах старой бумаги. Стол был завалом папками, на мониторе — тонкий слой пыли. Стул скрипел. Здесь не было его старого, затертого коврика для мыши, его чашки с надписью «Не беспокоить! Иду на преступление», его хаоса идей и заметок, прилепленных к монитору.

Он сел, отодвинув правой рукой стопку подшивок за прошлый год. Его пальцы нащупали на столешнице знакомую вмятину от его же собственного кулака, оставшуюся с того дня, когда он ругался с верстальщиком из-за неудачной полосы. Это был единственный след его прежней жизни здесь.

Он включил компьютер. Синий свет монитора осветил его лицо. Из главного зала доносился привычный гул: звонки телефонов, стук клавиатуры, возбужденные голоса репортеров, обсуждающих свежую тему. Кто-то крикнул: «Срочно выезжаем на пожар в музее!». Застучали каблуки, хлопнула дверь.

Игорь не поднял головы. Он сидел в своем тихом углу, отгороженный от этого вихря жизни не стеклянной стеной, а невидимой, но прочной преградой. Он был больше не часть этого механизма. Он стал тем, кто тихо шелестит страницами в то время, как другие творят историю.

Он потянулся правой рукой к первой папке. «Архив. Дело о незаконной стройке на ул. Заречной. 2018 год». Пыль горьким вкусом осела на губах. Он открыл обложку. Внутри лежали пожелтевшие листы, чужие отчеты, чужие победы, чужие расследования.

Его взгляд упал на темный экран монитора, где отражалось его собственное лицо — бледное, с темными кругами под глазами, и эта жуткая, плоская пустота на левом плече. Он сглотнул ком в горле.

Потом его единственная рука медленно потянулась к компьютерной мышке. Курсор пополз по экрану. Он открыл чистый документ. Заголовок: «Верификация фактов по делу No…»

И тишина его нового мира медленно, но верно начала поглощать его, шелестя страницами чужих историй.

* * *

Дверной звонок прозвучал для Игоря как выстрел, разорвавший тягучую, пыльную тишину его квартиры. Он вздрогнул, оторвав взгляд от экрана ноутбука, где уже час мигала новая, чистая страница. Сердце на мгновение ёкнуло, отозвавшись привычной за последнее время тревогой, но тут же успокоилось. Он ждал. Поднялся с кресла, и привычное движение — опереться на стол двумя руками — обернулось коротким, но унизительным провалом. Левая рука, вернее, то, что от нее осталось, коротко и глухо дернулась в пустоте, напоминая о своей призрачной, вечно ноющей реальности.

Он открыл дверь, и в серый, затхлый поток прихожей ворвался светлый, свежий вихрь. Лариса. Она стояла на пороге, чуть запыхавшись от подъема, с морозным румянцем на щеках, и вся сияла здоровьем, которого так недоставало этому месту. В руках она сжимала небольшой бумажный пакет, из которого доносился сладкий, сдобный запах.

— Игорь! — ее голос, звонкий и чистый, без единой хрипотцы, смыл последние остатки тревоги. — Можно?

Она вошла, не дожидаясь ответа, пожаловавшись на дикого холода на улице. Ее движения были легкими, уверенными, полными той самой жизни, которую он, казалось, отвоевал для нее ценой собственной плоти. Она сняла пальто, и он, автоматически двинувшись помочь, снова споткнулся о собственную неполноценность. Его единственная рука беспомощно повисла в воздухе.

— Я сама, я сама, — поспешно сказала она, уловив его порыв и его смущение. Она аккуратно повесила пальто на вешалку, и ее взгляд на секунду скользнул по его левому рукаву, аккуратно заправленному в карман джинсов. Он поймал этот взгляд — быстрый, непроизвольный, полный неловкого любопытства и той самой жалости, которой он боялся больше всего. Но в нем не было ужаса или отвращения, лишь легкая, мгновенная тень, которую она поспешила скрыть яркой улыбкой.

— Принесла тебе пирожков с вишней, — она протянула ему пакет. — Сама пекла. Думала, тебе… ну, с готовкой сейчас сложновато.

Он взял пакет, ощутив тепло выпечки через бумагу. Запах был умопомрачительным, домашним, нормальным. Таким, каким не пахло в его квартире уже много недель.

— Спасибо, — его собственный голос показался ему сиплым и чужим после ее колокольного тембра. — Проходи, садись.

Они переместились в гостиную. Лариса устроилась на краешке дивана, оглядывая комнату. Ее взгляд скользнул по стопкам книг на полу, по слою пыли на телевизоре, по пустой бутылке из-под минералки на журнальном столике. Квартира была не запущенной, а заброшенной, будто ее жилец лишь ночевал здесь, не жил. Она ничего не сказала, но он почувствовал ее молчаливую оценку и внутренне сжался.

— Ну, как ты? — спросила она, наклоняясь вперед. Ее глаза, такие ясные и живые, смотрели на него