В тисках тлена - Юрий Борисович Салов

будто ее и не было. Никаких следов. — Он снял очки, принялся протирать стекла платком, его голос стал задумчивым, но все таким же рациональным. — Версий две. Первая — ее украли при описи. Мелкая вещица, легко прикарманить. Вторая… — он усмехнулся, вкладывая в звук всю свою иронию, — …вторая, конечно, из области тех самых народных мракобесий, что ты там собирал. Будто бы монета эта была не просто оберегом, а частью некой… гм… «сделки». Залогом. Знаком. И после смерти судьи она должна была остаться при нем. Но кто-то ее забрал. Или… она сама нашла способ вернуться в мир. Чушь, конечно, полнейшая!

Он снова водрузил очки на нос и посмотрел на Игоря прямо. Его взгляд был чистым, ясным, абсолютно слепым к трагедии, разыгравшейся в Глухово. Он видел перед собой не жертву древнего ужаса, а коллегу, предоставившего интересный полевой материал.

— Так что твой «трофей», — он кивнул в сторону груди Игоря, — с высокой долей вероятности и есть тот самый артефакт из коллекции нашего «нетленного» судьи. Уникальная вещь, прямая материальная связь с ядром локального мифа. С научной точки зрения — бесценно! Жаль, конечно, что тебе пришлось поплатиться за такой уникальный экспонат, — он на секунду скользнул взглядом по пустому рукаву, но в его тоне не было ни капли соболезнования, лишь констатация факта, как о поломанном диктофоне. — Но что поделать? Полевая работа всегда сопряжена с риском. Падения, укусы животных… всякое бывает.

Игорь сидел, не двигаясь. Слова профессора — «укусы животных», «полевая работа» — звенели в ушах чудовищной, кощунственной насмешкой. Он чувствовал, как холод монеты под свитером жжет кожу. Он видел перед собой не ученого, а слепца, смотревшего на солнце через закопченное стеклышко своих теорий и классификаций. Этот человек мог разложить по полочкам самый дикий миф, но был абсолютно неспособен увидеть истину, стоящую перед ним в виде искалеченного, но живого человека.

— Да, — тихо, почти беззвучно, выдохнул Игорь. — Спасибо, Алексей Кириллович. Теперь… многое понятно.

— Всегда рад помочь науке, — профессор уже снова погружался в свои карточки, его внимание ускользало. — Выздоравливай, Сорокин. Рука… э-э… приживется, надеюсь? Современные протезы, говорят, очень удобные. А монету… береги. Уникальный экспонат. Как никак, реликт.

Игорь медленно поднялся. Его тело казалось тяжелым, налитым свинцом. Он кивнул профессору, который уже не смотрел на него, и вышел из кабинета.

В коридоре института он остановился, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. За ним кружился снег. Он достал из-под свитера монету. Серебряный семигранник, холодный и тяжелый. Знаки на нем стерлись, но он чувствовал их шершавость кожей пальцев. Не оберег. Не реликт. Плата. Квитанция, выданная ему за руку и за жизнь, которую он теперь должен был прожить. Он сжал ее в ладони — единственной, что у него осталась. Холод металла смешивался с теплом живого тела. В этом был весь ужас и вся правда. Профессор со своими теориями остался там, в пыльном кабинете. А он, Игорь Сорокин, вышел в холодный мир с доказательством того, что некоторые легенды — не просто мифы.

Эпилог

Конец февраля бил в лицо колючим, обманчивым солнцем и звонким воздухом, пахнущим жженым сахаром, снежной сыростью и гарью. На центральной площади города бушевала Масленичная ярмарка. Гул толпы, залихватские переборы гармошки, визг детей и шипение масла на сковородках сливались в оглушительный, праздничный ад. Игорь, затерявшийся в этом веселье, чувствовал себя чужим. Его правая рука была засунута в карман, а левый, слишком короткий рукав дубленки болтался, цепляясь за рукава прохожих, что заставляло его постоянно съеживаться.

Он купил у смуглого таджика стаканчик сбитня — больше для того, чтобы согреть единственную ладонь, — и его взгляд случайно скользнул по ряду с самодельными товарами. И там, между лотками с вязаными носками и глиняными свистульками, он увидел ее.

Пелагея. Она сидела на складном табурете за прилавком, застеленным темной, грубой тканью. Перед ней в строгом порядке были расставлены склянки и полотняные мешочки с завязками. Она не кричала, не зазывала покупателей, как соседи. Она сидела неподвижно, словно темный, засохший гриб на пне, и ее глаза-щелки, острые и всевидящие, медленно скользили по толпе. На ней было то же самое темно-синее пальто, а на голове — шерстяной платок, плотно повязанный, скрывающий седину.

Их взгляды встретились. В ее глазах не было ни удивления, ни радости. Лишь быстрое, ястребиное узнавание. Она кивнула ему, указавшим взглядом на свободное пространство за своим лотком.

Игорь, будто на автомате, обошел прилавок. Запахи здесь были другими — не сладкими и не масляными, а горькими, терпкими, травяными. Пахло сухой полынью, чабрецом, чем-то корневым и земляным.

— Городской воздух тебе не повредил, — проскрипела она, не глядя на него, переставляя склянку с мутноватой жидкостью. — Не осунулся. Рука не мучает?

— Привыкаю, — коротко бросил Игорь, чувствуя, как настырное веселье ярмарки отступает перед ее леденящим спокойствием. — Ты тут что делаешь?

— Торгую, — она обвела рукой свой скудный товар. — Мази. От суставов, от кашля, от нарывов. Народ берет. Простые рецепты, не чета вашим аптекам. — Она помолчала, ее пальцы с натруженными, распухшими суставами перебирали холщовый мешочек. — А после нового года я в наши края ездила. В Глухово.

Игорь насторожился. Шум ярмарки померк, превратившись в далекий, ненужный гул.

— Зачем? — спросил он тише.

— Душу отвести, — ее голос стал сухим и жестким, как щепка. — Да и проверить надо было. Того… Фаддея нашего, судью. Хотела кол ему в сердце вогнать, по всем правилам. Чтобы уж наверняка.

Она посмотрела прямо на него, и в ее взгляде заплясали колкие искры.

— Так не нашла могилу, Игорь. Точного места, каюсь, толком и не знала. А там — снег, грязь, лед и камни. Повсюду. Так и не разобралась. Похоже, один старик Никифор знал это место.

Игорь задумался на секунду, его мозг, отвыкший от борьбы, заработал в привычном, адреналиновом режиме.

— Ничего, найдем, — сказал он резко. — Зальем бензином. Выжечь надо все дотла. Чтобы не покусал случайных любителей древностей.

Пелагея медленно кивнула, и в уголках ее глаз собрались глубокие, паутинные морщины — подобие улыбки.

— Здравая мысль. Огонь против вурдалаков дело доброе. Но не сейчас. Земля мерзлая, снега по пояс. После равноденствия весеннего поедем. Когда дни длиннее ночи станут. Солнце в силе будет. Так вернее.

Игорь задумался.

— А вдруг… я не всех уничтожил? — выдохнул он. — Вдруг кто-то еще остался? Они же чем-то питались эти месяцы… В