Пути России от Ельцина до Батыя: история наоборот - Дмитрий Яковлевич Травин

Восточной Европы по развитию ремесла и торговли. В XVI веке Испания, обогатившаяся заокеанским серебром, стала в военном отношении самой сильной страной Европы. Однако XVII век ознаменовался ее явным упадком. Как по военной линии, так и по хозяйственной Испания сильно сдала позиции. В конечном счете ослабло и государство. Война за испанское наследство, происходившая как раз в Петровскую эпоху, показала, что страна становится игрушкой в руках других европейских держав. Конечно, было много причин такого упадка, однако важнейшей оказалось доминирование испанской инквизиции, которая ради борьбы с ересями совершала целый ряд разрушительных действий, подрывая хозяйственную систему.

В России, правда, инквизиции не имелось. Она была более свободна от инквизиторских начинаний, чем любая страна католического мира, поскольку в Средние века доминиканский орден активно защищал и «зачищал» веру повсюду, а не только в Испании. В православном мире инквизиции не существовало. Более того, в православной традиции, идущей еще от греков, церковь всегда стояла на втором месте после светской власти. Трудно себе представить что-то вроде инквизиционных «зачисток» испанского типа на российских просторах. Тем не менее роль церкви в допетровской России все же не следует недооценивать.

Церковь постоянно претендовала на роль «морального учителя» государей. Находясь формально у них за спиной, она стремилась к тому, чтобы определять некоторые важные направления политики, не вдаваясь, конечно, в управленческие детали. Большое влияние церкви при решении принципиальных для развития страны вопросов выявилось уже во время полемики иосифлян с нестяжателями. Роль Иосифа Волоцкого в эпоху Ивана III оказалась значительнее, чем можно было представить себе, исходя из формальных моментов, определяющих место церкви в православном государстве. Правда, при Иване Грозном митрополиты не смогли противиться опричнине и усилению персональной власти царя, что выразилось, в частности, в трагической гибели Филиппа Колычева, но после Смуты картина стала существенно иной. Патриархи Филарет и Никон обладали огромным моральным авторитетом. Филарет был отцом Михаила Романова, а Никон долгое время имел сильное влияние на Алексея Михайловича. Московское государство стремилось к усилению своего влияния на европейских территориях, населенных православными людьми (от ближней Малой Руси до дальней Греции), и в этой ситуации важны были не только «силовики», с помощью которых Москва теснила Речь Посполитую, но и «смысловики», способные убедить местное население в том, что к ним пришли не завоеватели, а освободители. «Смысловиками» же в то время могли быть только представители церкви. Иных политтехнологий эпоха не знала.

Падение патриарха Никона, думается, не было предопределено. Во многом оно, как и предшествующее возвышение, определялось субъективными обстоятельствами, особенностями личности главы церкви и главы государства. Сложившиеся правила игры не мешали появлению нового могущественного патриарха. Ни при Алексее Михайловиче, ни при Федоре Алексеевиче и Софье Алексеевне не было осуществлено институциональных изменений, способных ограничить влияние церкви на жизнь страны. Да подобных изменений и не планировалось. Институционально роль церкви была ограничена лишь Петром Алексеевичем, причем настолько, что от личного авторитета крупных церковных фигур уже ничего не зависело. С тех пор великие церковные деятели на Руси бывали, но великого воздействия на основания жизни страны они уже не оказывали.

Скорее всего, такого деструктивного воздействия на развитие страны, какое в Испании оказала инквизиция, на Руси быть не могло при любом ходе событий. Даже если бы Петр не провел церковной реформы, церковь оставалась бы проводником консервативных (точнее, охранительных) взглядов, широко распространенных в обществе, но не проводником репрессий против людей, способных что-то изменить. Но нам не следует недооценивать значение охранительства, которое было в головах у сторонников традиционных скреп. Людям, сформировавшимся в XX или XXI столетиях, трудно представить себе ментальность человека XVII–XVIII веков, когда не имелось современных средств коммуникации, когда не было даже привычки к регулярному чтению, когда читали в основном лишь религиозную литературу, не стремясь искать новые тексты, когда ко всему иноземному и иноверческому с рождения относились подозрительно, путешествовали крайне редко, да и то в основном с паломническими целями, не имея ни коммерческих, ни туристических интересов. Нам может показаться сегодня, что русский человек той эпохи должен был стремиться к новым знаниям просто исходя из своей человеческой природы, которой свойственен поиск нового, но у человека традиционного общества природа была совершенно иной. Давление церковных авторитетов, утверждавших, что не нужны нам ни чуждые идеи, ни иноземные псевдознания, ни заморские обычаи, ни общение с теми, кто может смутить православного человека и погубить его душу, способно было отвратить подданных русского царя от любых перемен.

При сильной консервативной церкви и слабом государстве интерес к Западу и его знаниям долго оставался бы уделом маргинальной нонконформистской части общества. Но при слабой церкви и сильном реформаторски настроенном государстве, желавшем иметь сильные армию и флот, сильную бюрократическую систему и сильные финансы, общество менялось гораздо быстрее. Поначалу оно менялось в основном исходя из прагматических целей: поучиться тому, чему царь велит учиться, занять предоставленную царем должность, получить от царя высокий чин и почетный орден, нажить правдами и неправдами состояние благодаря должности, чину и личной хватке. Но со сменой поколений интерес к знаниям, новому опыту, иному образу жизни начинает развиваться независимо от прагматических целей. На смену человеку традиционного общества приходит человек общества модернизирующегося, и он ищет что-то интересное уже независимо от того, насколько ему это выгодно. Как мы видели выше, такие люди в массовом порядке стали появляться в России лишь в XIX веке. Но без церковной реформы Петра, без тех стимулов к учению и карьере, которые он сформировал, XIX век для России мог наступить гораздо позже.

Таким образом, петровские преобразования имели своеобразные последствия для России. Пожалуй, их можно отнести к числу непреднамеренных последствий, которые, как полагают многие современные специалисты по исторической социологии, обычно и продвигают различные общества к будущим переменам. Петр о волошинских «грядущих далях» не думал, а о том, что в ходе исторического развития происходит радикальная трансформация страны, не догадывался. Он стремился к вполне понятным вещам, которые так или иначе делали государи-реформаторы в иных странах. Петр хотел сделать Россию сильнее в военном плане, обосновывая необходимость перемен идеей общего блага, что было вполне в духе европейских веяний. Петровские преобразования, по мере выявления их необходимости, вырастали одно из другого. Так он дошел и до осуществления важнейших перемен, которые действительно можно счесть модернизационными. Ядром этих перемен стала церковная реформа. Воюя со шведами, Петр должен был победить церковь. Воюя с иноземцами, он должен был победить своих. Воюя на полях, он должен был победить в головах.

Формирование Святейшего правительствующего синода вместо патриаршества произошло в конце жизни Петра