Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023) - Михаил Павлович Астапенко

в нарочитом ковчеге, и дважды в го, кроме нечаянной радости, при полном собрании с выносом всех регалий, в называемом войсковом кругу, всему войску церемониально зачитывает старый дьяк. Сие делается издревле для образования всему войску»[448].

Повинуясь высочайшей воле императора, Платову иногда приходилось бывать на приемах во французском посольстве, которые устраивал посол Наполеона Арман де Коленкур, герцог Виченцский. Однажды атаман был зван на обед во французское посольство по поводу представления полученного им из Парижа пардного портрета императора Наполеона, изображенного во весь рост в порфире с короной на голове. Платов, несмотря на ненависть к Бонапарту, приехал вместе с военным министром М. Б. Барклаем де Толли. «Когда они вошли в ту комнату, где выставлен был портрет, – писал биограф Платова Николай Смирный, – то граф Платов, взглянув на оный, как бы невольно, довольно громко вскричал: «Эким шутом написан!» Военный министр тотчас значительным взором дал ему заметить его неосторожность, и он умолчал остальное. Стоявшие у дверей официанты, хотя были из французов, но знали, видно, по-русски и тотчас передали Коленкуру о случившемся. Через несколько минут отпущенное им словцов сделалось известно многим, …некоторые тут же подбегали к нему и спрашивали с усмешкой: «Так шутом написан?». Но граф, сделав вид, что не понимает, просил объяснить, что это значит. Коленкур, обидясь таким оскорблением, довел это до высочайшего сведения. Когда государю императору угодно было лично спросить о сём случае графа Платова, то он с верноподданической откровенностью сделал следующий примечательный ответ: «Государь! Пред Богом и пред вами ничего нет у меня сокрытого. Что делать? Я политики, государь, не знаю, а слово это у меня как-то с языка сорвалось. Да я желал бы, как бы господин Коленкур совсем от меня отвязался и избавил меня лишней чести своими приглашениями: я непривычен к французским кушаньям – щи да каша – солдатская еда наша». С того времени действительно Коленкур перестал звать его на обеды свои…»[449].

Стремясь восполнить потери Войска Донского, понесенные в кампаниях 1805–1807 годов против французов, Платов 16 ноября 1807 года подал императору Александру прошение, в котором просил разрешить зачислить в Войско Донское «вольных людей, по примеру малороссиян, записанных за станицами[450]. В сопроводительном письме на имя своего старого и доброго знакомца графа Х. А. Ливена Матвей Иванович аргуменнтровал свою просьбу: «Я нужным почитаю донесть вашему сиятельству мысль мою, что прием в казаки просящихся из вольных людей, призна я нужным, как для умножения Войска Донского на убылые места, так и потому что случаются из таковых людей, особенно же из малороссийских дворян и польских шляхтичей, с особенными способностями, особливо когда они, жительствуя на Дону, привыкнут к донским обычаям… Я могу уверить, что прием таковых вольных людей в войско со стороны моей будет обстоятельно рассматриваться, дабы люди определялись истинно способные к службе и ниотколь не зависимые, не способные же приняты не должны быть, и что не может от того наноситься ни частным владельцам, ни обществам ни малейшего неудовольствия»[451].

Это ходатайство атамана было передано в Военную коллегию, а оттуда, по серъезности вопроса, в Сенат. Опасаясь, что разрешение принимать в казаки людей со стороны приведет к массовым побегам на Дон крепостных крестьян, Сенат своим указом от 28 февраля 1810 года отказал Платову в его просьбе[452]. Надеясь на благоприятное решение по этому вопросу со стороны императора, Платов неофициально принимал в казачьи полки нужных людей со стороны. Однако позже, 8 августа 1811 года, на имя атамана Платова последовал императорский указ, в котором говорилось: «Повелеваю вам в казачьи полки не записывать на службу никакого звания людей, не принадлежащих к Донскому войску; принятых же доныне выключить всех из списков»[453]. Матвей Иванович был недоволен этим решением, ибо припоминал, что во времена князя Григория Потемкина, когда Платов являлся атаманом Екатеринославского казачьего войска, для пользы дела ему разрешалось записывать в ряды этого войска не только вольных людей со стороны, но даже крепостных крестьян[454].

В этот период Платов довольно часто бывал у вдовствующей императрицы Марии Федоровны, своей давней знакомой и покровительницы, матери десяти детей, в том числе и двух императоров – Александра Первого и Николая Первого. Снова были балы, разговоры-воспоминания, карточная игра в «бостон».

В марте 1809 года Платов в составе свиты императора Александра Первого участвовал в поездке по только что присоедененной Финляндии[455]. 18 марта царь со свитой прибыл в город Гельсинфорс. Вот как выглядел Гельсингфорс в те времена по воспоминаниям очевидца: «Один из малоблагоустроенных финских городишек, почти деревня, где между скалистых холмов теснилось несколько стихийно проложенных улочек, застроенных деревянными домиками с дворовыми пристройками. Среди них виднелось 3–4 каменных здания и деревянная церковь неизвестно какой архитектуры. Прямо между домов громоздились грандиозные гранитные скалы, поросшие редкими соснами. Деревянные мостки и причалы дополняли общую картину»[456].

В поездке царя сопровождал адъютант князь Павел Гаврилович Гагарин, который описал это путешествие в книге «Тринадцать дней в Финляндии», вышедшей в том же году в Москве на французском языке[457]. Молодого царя и его свиту поразили мощь Свеаборга, той крепости, которую «шведские львы построили для русских орлов», многочисленные орудия и портовые укрепления. Вечером в честь императора был дан обильный обед и бал, после чего царь отправился ночью на санях в Турку, причем по пути сани князя Гагарина опрокинулись в сугроб. Вдали выли волки…[458]

Результатом этой поездки в дальнейшем явился указ императора Александра I от 12 апреля 1812 года, согласно которому Гельсингфорс (Хельсинки) объявлялся административным центром и столицей Великого княжества Финляндского. На карте Европы таким образом появилась новая столица. До этого Финляндия, входившая в состав Швеции, не являлась самостоятельной административной единицей и, разумеется, столицей назывался лишь Стокгольм.

В конце марта Платов снова вернулся на берега Невы. Получив назначение в действующую Молдавскую армию, Матвей Иванович покинул Петербург. «Перед отъездом его из Санкт-Петербурга к Молдавской армии, – писал биограф Платова Николай Смирный, – когда он откланялся уже всему высочайшему двору, государыне императрице Марии Федоровне благоугодно было пригласить его еще на другой день к семейственному столу её величества. После стола сего граф Матвей Иванович, принеся государыне всеподданнейшую… благодарность, начал уже совсем откланиваться, как вдруг, при отступлении назад, задел нечаянно саблей своей одну из прекрасных фарфоровых ваз, с цветами стоявших, так что она упала и собой свалила несколько других. Граф – как то весьма естественно – желая отскочить, зацепился шпорами и готов был упасть, если