Моя милиция - Хайдар Халикович Яхъяев

похождениями. Как все глупо получилось! Хорошо, что никто из своих не знает об этом. А может, не так уж глупо?.. Он посмотрел в иллюминатор на звезды. Ну что ж, пока он летит в Ташкент. Здесь он родился и вырос, отсюда пошел скитаться по городам и колониям. Но значит не умерло в нем, в его душе, чувство родины, если он сейчас, в самолете, так волновался.

Четыреста двенадцатый рейс на Ташкент ночной. Ужинали вскоре после взлета. А потом стюардессы повыключали в салонах свет, оставив только дежурное освещение. Клыч никак не мог уснуть. Как привычно и буднично происходит теперь полет! На громадной высоте летит махина, в которой спят двести человек. А ему вот не спится. Он достал сигареты, спички, поднялся из кресла и снова направился в хвост самолета. В своем отсеке стюардесса, оставшаяся дежурной, вяло листала журнал.

— Не спится? — усталым сонным голосом спросила она.

Он кивнул.

— Спать надо.

— А вы?

— Я не имею права. Давно дома не были, волнуетесь?..

— Давно. Очень давно.

— Все мы возвращаемся домой. Рано или поздно.

— Все. Но не все одинаково.

В туалете Клыч до самого фильтра выкурил сигарету. Нет, ему не просто нужно вернуться домой, а вернуться в детство, когда он не был еще «Клычем», а просто мальчиком Адылом. И начинать жить снова — не с сегодняшнего дня, а с той поры, когда он не стал еще Клычем. Теперь он чувствовал, что жил сам по себе, в одиночку. Но в одиночку не получается. Люди, которые совсем не знали его души и никогда ею не интересовались, влекли его за собой, требовали, чтобы он был заодно с ними. Но они все одиночки. А он сыт жизнью в одиночку. Но решать все-таки должен он один. Сам. И чем дальше он будет оттягивать этот шаг, тем меньше в нем останется решимости.

Клыч достал из кармана документы на имя человека, которого он никогда не знал, еще раз внимательно прочитал. Потом порвал их так, чтобы нельзя было бы определить, чьи это документы, обрывки сунул в мусорный ящик, нажал ногой на педаль. Потом достал справку колонии о своем освобождении. Это единственное, что он нажил за свои двадцать пять лет.

Мимо стюардессы обратно в салон прошел уже не вор Клыч, живущий по чужим документам, а условно-досрочно освобожденный Адыл Вахабов.

8.

Начальник городского уголовного розыска Андрей Сиротин упрямо прятал свое горе. В этом тяжком состоянии ему казалось, что исход болезни Ирины зависит от его настойчивости и упрямства. Стоит только ему смириться с неизбежностью, и смерть заберет жену.

Люди, оказывается, имеют в своем запасе очень мало слов для обозначения чувств, поэтому пользуются привычными и удобными, как диванные подушки, словами. Любовь, ненависть, грусть... Но ведь все-все обстоит совсем иначе. Сиротину случалось уже и женатым влюбляться, нередко встречались женщины, которые откровенно нравились ему. И Андрей никогда не казнил себя за такие мимолетные увлечения, короткие, как вспышка спички. С женой все много сложнее. Если бы его спросили, любит ли он свою жену, Андрей удивился бы вопросу и не сразу нашелся, что ответить. Любовь? Об этом чувстве в отношении Иры даже говорить неприлично. Какая же тут любовь, если они живут вместе? Любовь была, когда они еще только встречались. Немного, двенадцать лет они прожили с Ирой. Но теперь, когда она так больна, все теряло для него всякий смысл и содержание. Разве назовешь то, что они нажили за эти годы. Двое ребятишек, семья — еще не все. Двенадцать лет они взаимно обогащались, познавали друг друга, учились понимать друг друга, а значит и весь мир вокруг. У них выработались одни мысли, один взгляд. Разве это любовь? Это нечто неизмеримо большее, чему бедное на слова человечество еще не нашло названия. И долгие недели и месяцы он упрямо убеждал себя и весь мир, что Ира должна жить и будет жить.

В Рубцовске уголовному розыску работы не густо, и Андрей мог каждый вечер просиживать в больничном скверике, чтобы в любую минуту оказаться около Ирины. Медики уже настолько привыкли к громоздкой неподвижной фигуре милицейского офицера под окнами, что озабоченно спрашивали, что с ним, если Андрей не показывался на месте после пяти.

Когда задержанную доставили в отделение, Андрей составил акт задержания и еще раз перечитал показания свидетелей. Все в этом деле ясно, как родниковая вода в стакане. Задержали воровку, которая хорошо прикрылась добротными «ксивами». Андрей уже отправил дело следователю Калинину, но, еще раз перебрав в уме все обстоятельства, позвонил:

— Слушай, Петр Алексеевич. Завтра я тебе эту задержанную передаю. Но у старухи Нежиловой есть в показаниях упоминание о сумочке...

— Подожди, подожди, Андрей Романович, — Калинин подышал в трубку, листая дело, — вот оно. Сейчас найду. Слушай запись: «Когда ее поймали, она стояла у окна купе с белой дамской сумочкой в руках». Ну и что?

— А ведь никакой сумочки у этой дамочки нет. Вот какие пироги.

— М-гм... Да, задача. И что ты думаешь по этому поводу?

— Что, что... Не выходит у меня из головы эта сумочка.

— А что теперь сделаешь? Поезд идет уже где-то за Уралом, в вагонах все пассажиры сменились. Одни сошли, другие сели. У этих вагонных жуликов всегда мало свидетелей.

— Ладно, я подумаю, Петр Алексеевич.

— Думай. А как жена, Романыч? — спросил сочувственно Калинин.

— Трудно. Но надеюсь. Надеюсь, — упрямо и хмуро повторил Андрей слово, ставшее для него теперь самым важным.

И вот теперь старший лейтенант Сиротин и участковый Башкиров шли вдоль железнодорожного полотна. Случается и такое, когда розыск ведется попросту ногами, а не дедуктивным методом. Андрей легко вспомнил, на какую сторону выходили окна вагона. И теперь они шли на расстоянии двух-трех шагов друг от друга, стараясь не пропустить ни одного предмета. А их много валялось вдоль путей. Пассажиры словно старались нарочно замусорить землю, как «дикари» на лесной поляне. Попадалось всякое: старые чемоданы, туфля, чей-то изломанный головной убор и особенно много консервных банок, бутылок, оберточной бумаги. А Андрей Сиротин, поглядывая на зеленые лужайки, рощицы, с горечью думал, как мало они с Ирой бывали на природе, среди полей, в лесу, около тихой речки. Как только она выйдет из больницы, они будут часто просто бродить по земле, не обременяя себя заботами.

Вспомнив о жене, Андрей посмотрел на часы. Через полчаса