Моя милиция - Хайдар Халикович Яхъяев

— Скажи пожалуйста, Сонька Золотая Ручка! Законы пишешь. Ты же...

— Ну? Ну, договаривай... — Алла зло и грубо выругалась.

— Ну, ты! — попытался одернуть Клыч, но Алла уже разошлась, что бывало с ней крайне редко.

— А ты заговорил, — усмехнулась она. — И вдруг прошипела бешено: — Или чистеньким захотел стать? Я вот тебя шлепну, гада, и сама пойду в МУР. Понял?

Она медленно вытащила из сумочки «вальтер». Клыч побледнел, отшатнулся, прижался спиной к стене.

— Мне терять нечего, понял? Ты сегодня же уедешь со мной туда, куда скажу. И если только подумаешь смыться от меня — найду. Ты Алку знаешь. Ну? Отвечай!

Клыч овладел наконец собой, отвалился от стены, сунул руки в карманы.

— Не станешь стрелять. Духу не хватит. — Не обращая внимания на Аллу, прошел на кухню, открыл кран, припал к струе ртом.

Алла стояла позади него, опершись плечом о косяк. Пистолет она уже спрятала.

— Деньги кончаются.

— Что деньги? Навоз. Сегодня нет, а завтра целый воз.

— Кончаются. И надо смываться отсюда. Сестра подозревает.

— Скажи, какая шустрая сестра! Сколько лет не подозревала.

— Хватит трепаться! Сегодня же дам ей денег. А завтра...

Ясно, Алла чует паленое, и про деньги придумала. И у него, и у нее еще запас на добрых три месяца. Хотя и ворованные...

...Клыч осторожно, издалека, с угла улицы осмотрел площадь перед Большим. Да, она пришла. Он долго смотрел, и когда Таня откровенно забеспокоилась, решил подойти. Будь что будет. Он совсем не знал, почему пришел сюда, зачем пришла она. Он только испытывал тяжесть, словно идти нужно было в какую-то неизведанную даль, а не просто перейти через улицу.

Что с ним произошло? Что его толкало сейчас к этой незнакомой девчонке у фонтана? Любовь? Нет, любви не бывает. Он и видел-то ее в тумане, выпив лишнего. О какой любви можно говорить! Но она в чем-то поверила Клычу... И Алла поверила, раз сегодня вынула из сумочки пистолет. Только по-другому поверила. В чем это другое?.. Нет, сегодня Алла стрелять не стала. Но в другом случае и в другой обстановке она его пришьет. А во что эта поверила? В то, что он ей сказал правду? Но такая правда отпугивает. А она пришла.

— Здравствуйте, Таня, — тихо сказал Клыч, останавливаясь перед девушкой.

— Здравствуйте, — серьезно ответила та, внимательно на него посмотрела, опустила голову и медленно пошла к переходу. Клыч шел за ней, не зная, о чем говорить.

— Если вы собрались со мной в театр, то напрасно, — Таня заговорила полуобернувшись, не поднимая головы. — Вы... вы сказали вчера правду? Если пошутили, то слишком зло. А если вдруг — правду... То она ужасна. В любом случае — мне не до спектаклей.

Клыч не знал, что отвечать этой девушке. Почему бы не свести все к неудачной шутке, извиниться и просто пойти куда-нибудь гулять, болтать?... Но он, много раз легко лгавший, выдававший себя за кого угодно, сейчас почему-то не мог сделать этого. И так, молча, они прошли к площади Дзержинского, мимо Детского Мира, потом повернули обратно.

На Красной площади было в этот час тихо, пусто. Таня почему-то шла вдоль ГУМа, не переходя площади, молчала, о чем-то напряженно думала. Молчал и Клыч.

— Здесь, на этой площади, мой дедушка давал клятву седьмого ноября 1941 года... Он был в ополчении. А потом погиб. Странно, что сейчас редко кто знает своих дедов? Я уверена, что очень бы любила его. Как папу.

— А кто ваш отец, Таня?

— Отец? Он у меня чудак, всегда шутит со мной, хотя у него нелегкая жизнь. Когда я была совсем маленькая, бывало, придет с работы, сядет рядом и начинает говорить со мной строгим-строгим голосом: «Я же тебе, Таня, сто раз говорил — не ходи в Африку. Не ходи. В Африке гориллы, в Африке акулы...» А я уже сама читала эти сказки. И у нас начиналась игра... А сейчас папы уже год нет. Он в Сирии строит мосты. Простите, но...

Таня остановилась, посмотрела прямо в глаза Клычу.

— Все-таки это правда?

— Правда.

— Несчастный, — она качала и качала головой, прижав руки к щекам. — Как же можно так жить на свете? Я ничего, наверное, не понимаю. Но ведь это страшно. Какой же вы несчастный!..

Она повернулась и быстро пошла к станции метро. Клыч шел за ней совершенно подавленный. Так его никто еще не называл. Она знала, что Клыч идет за ней, остановилась у самого входа.

— Сегодня... больше ничего не надо. Если же хотите... Я, правда, не знаю, зачем... Ждите завтра меня вон там, у выхода из Университета, — она показала на ворота на Моховой, — я заканчиваю занятия в три.

И ее не стало. Так смутно на душе Клыча еще не было. Его ловили, его судили и охраняли, но тогда у него на эти случаи водилась злость. Злости сейчас и в помине нет, а худо так, как никогда раньше.

Чтобы больше не думать, он зашел в кафе «Марс» около театра Ермоловой, заказал вина, хороший обед. «А пошли вы все — и хорошие и плохие. Эта Таня — чистюля, и эта воровка Алла. Никому никто в этом мире не нужен.»

Он много пил, ел, не замечая вкуса, а на душе становилось все холодней и холодней. Наверное, именно в такие минуты стреляются...

7.

— Иди сюда, Клычек, — позвала его с кухни Алла. — Не бойся, не укушу.

Она сидела в сестрином халате, непричесанная, усталая.

— Дала этим идиотам полсотни и отправила в деревню. Пусть катятся, отдохнуть дадут, — презрительно говорила Алла. — Так этот алкаш мне даже ручку поцеловал... Сигареты есть? У меня кончились, а выходить не хочется. Пить будешь? Есть «Российская»... Слушай, Клычек, у нас что-то не клеится. Психуем оба. Так и до драчки недалеко. Я решила — давай разъедемся. Я буду в Тюмени. Адрес у тебя есть. Вспомнишь — позовешь. Ты к себе в Ташкент?

— Не знаю, Алка. Там бражка встретит, и снова я сгорю. А в колонию мне сейчас не хочется.

— Я так и поняла. Ты не ввязывайся. Притихни. Отдышись.