Моя милиция - Хайдар Халикович Яхъяев

ведь наезжаете в Москву иногда? Возьмите мой телефон и адрес. Но сейчас, конечно, мы уезжаем на съемки надолго и далеко. Через год-два вы вдруг вспомните, вот и позвоните... Мне почему-то кажется, что с вами происходит что-то важное, интересное.

И они расстались. В минуту распались знакомства, недолгие вагонные привязанности. В один миг Москва рассосала людей; кого-то встретили родные, кто заспешил на метро, кто сел в такси. И исчез, растворился целый мирок, как распадается, только возникнув, какое-нибудь сложное, но нестойкое химическое соединение.

— Вот так всегда в жизни, — вздохнул, глядя вслед артисткам, Ковча. — Только встретишь человека — и нет его. Ну, прощай! Мне пора, — подал он руку и через полминуты тоже растворился в толпе.

5.

Алла уже ждала Клыча в справочном зале. Здесь, на Казанском, они не стали задерживаться. Алла остановила такси, они молча сели в машину. Она только посматривала на Клыча, ни о чем не спрашивала, ничего не говорила. Так они добрались до Новосибирской, где жила сестра Аллы, толстая плаксивая неопрятная женщина. Чтобы заткнуть ее, Алла «кинула» две сотни. Сестра захлопотала, начала собирать угощение. Клыч был у них не первый раз, и всегда удивлялся: зачем и почему эти люди так живут? Муж у этой тетки спился, приходил жалкий, тощий, нервный, что-то доказывал всем, хорохорился. Слышал Клыч, что был он каким-то экскурсоводом, а потом его обидели, затерли, выставили с работы. Скорее всего, просто закладывал лишнее. И эта баба терпит такую жизнь, ноет и жалуется, но сама тоже ничего не делает, чтобы жить иначе. Странное дело, Клыч так и не знал, как зовут сестру Аллы. Приезжали сюда, спали, уезжали. Алла круто и жестко командовала сестрой, не давала рта раскрыть: — принеси, сходи, не ной, закройся.

И сегодня Алла не изменила себе.

— Хватит, слышала про вашу жизнь. Мураши... Мы на несколько дней, та комната наша на это время. Ну? Слышала? А ты, соколик, что приуныл, а? Отсыпайся с дороги, Клычек, вечером поедем в «Националь».

Классный вор, такой, как Клыч, должен разгуляться, «загудеть», это Алла хорошо знала. И она даст ему полную волю, пусть пьет и гуляет, пусть даже подцепит девочек, ничего. Главное, чтобы не пришло в голову каяться. Алла привыкла к Клычу, терять его не хотела. И не только потому, что он «с фартом», везучий. Она мало считалась с глупой нравственностью, бывала с мужчинами, если нужно было назавтра оставить их с воспоминаниями о ее любви и своем кошельке, не ревновала и Клыча, но имела на него свои виды. Он не только хороший напарник в деле. Алла понимала, что долго так жить не придется. Рано или поздно надо завязать. Тут она согласна, но завязать так, как хочет она сама. Этот дурачок не знает, что у нее уже солидная кубышка, припрятанная там, где кроме нее никто не вздумает искать. И Алла очень трезво и расчетливо пополняла ее. На ее взгляд, «заначка» еще маловата. А вот когда наберется солидный кусок, они с Клычем и начнут новую жизнь. Если, например, купить хорошую кооперативную квартиру в столице, дачу под Москвой... То почему бы и не жить культурно? Даже можно по театрам ходить, знакомых иметь приличных. Но надо денег столько, чтобы хватило не только на квартиру, дачу и машину, но и до конца жизни не бедствовать. А что? За деньги они сделают все. Алла была уверена, что даже службу какую-нибудь «для отмазки» полегче она купит, как привыкла покупать белье. А пока... Пока, Клычек, будем работать. Как бы ты ни психовал.

Алла сидела у окна и мечтала. Этот неопрятный старомосковский двор претил ей. Жить здесь — поневоле запьешь. А тут еще дождь начал лить. Нет, сегодня они с Клычем «загудят». А он и в самом деле отсыпается. Этот суслик втюрился, видать, в ту крашеную красотку. Ничего, и это знакомо. Одной веревочкой мы повязаны, Клычек, так и будем тянуть ее, как ты ни психуй.

Вечером они сидели в «Национале». Сначала Клыч пил молча и зло, но потом отошел. Ничего, с ним и раньше такое бывало. Значит, разгуделся.

— Ты на коньяк не налегай, — мягко попросила Алла. — И не спеши, вечер только начался. Пусть принесут сухого. Сиди, попивай, а потом снова коньячком. А то окосеешь. Гляди, оркестр какой, все молоденькие. А певичка худенькая какая! Вот уж недоля — петь за наши трояки.

— А она и просто так споет, без трояка, — вдруг возразил Клыч.

— Попробуй, — криво усмехнулась Алла.

Клыч из упрямства поднялся и подошел к эстраде.

— Девушка, скажите, вы споете что-нибудь просто так? Без денег, а просто по душе?

Музыканты, привыкшие ко всякому, сначала насторожились, опасаясь, чтобы их певицу никто не обидел, но потом успокоились: этот хамить не собирается.

— Конечно, — мило улыбнулась девушка, — ведь мы все пришли сюда отдыхать, а не гусарствовать, правда же? Я первую песенку для вас спою.

— А зачем же вы тогда поете по ресторанам, если денег не требуете?

— Мне, во-первых, платят оклад, а во-вторых, я люблю петь.

— И так всю жизнь по ресторанам?

— Смешной какой! Нас пригласили на пятнадцать дней. А потом снова за учебу.

Клыч вернулся за столик.

— Без денег споет.

— Конечно, — пожала плечами Алла. — Если такой брюнет, как ты, попросит... А вот дадут тебе хоть бутылку пива без денег? И ей, твоей певичке, жрать в конце вечера, если она не будет петь? Брось ты, Клыч. Мир грязный, а конфетные бумажки придумали для того, чтобы меньше думать о гадостях. Гуляй уж, пока есть здоровье, молодость и деньги...

И Клыч разгулялся. Он снова все забыл, хохотал, рассказывал что-то про Шпалу, с которым сидел в последний раз за Бухарой. Про капитана Егорова, который уже не может крутить солнце на турнике. Потом с кем-то порывался танцевать, Алла удерживала. Но скоро и саму Аллу кто-то пригласил, и она с удовольствием танцевала, и всем было весело. Ресторан наполнялся людьми. И Клыч невольно обратил внимание на компанию, осевшую за соседним столиком.

Парень в джинсах, давно не глаженых, и в стоптанных спортивных туфлях, весело распоряжался:

— Ну, алкоголики, выворачивайте карманы! Всё на середину стола. Федька, тебе не положено сегодня тамадить, изучай меню и молчи! Так, сумма астрономическая — девятнадцать рублей. Гарсон.

Девушка в брючном костюме, синеглазая, озорная, распорядилась:

— Только