Моя милиция - Хайдар Халикович Яхъяев

салат! Никаких отбивных, денег не хватит. Федька, мужчинам — водочки, нам — сухое. Мужчины, о коньячке забудьте, вы еще бедны. А водка мужской напиток, вы сразу повзрослеете. Уважать будут вас — страх!

Шум, гвалт, веселые подначки невольно привлекли внимание Клыча. Слева от стола Клыча и Аллы сидел одиноко грузный сердитый мужчина.

— Сопляки, молоко еще не высохло, а уже пьянствуют, — засопел он. — Принеси-ка, дочка, еще двести и грибочков изобрази.

Официантка, обслуживающая эти три столика, принесла ему водки и грибов, мимоходом спросила Клыча и Аллу:

— Вы не спешите? — Она подошла к «соплякам». — Ну, чего расшумелись на всю Москву.

— Федька наш художником стал. Федя, покажи диплом! Покажи, тебе говорят, тетя тебя уважать станет, — радостно сообщил парень в джинсах. — Он у нас страшно талантливый. Наш Сергей Сергеевич так и говорил: «Вот Федюшу доучу — и помирать можно. А вы, тараканы, довесок к Феде».

— Вы все художники, значит? — дружески расспрашивала официантка. — Сплошь Рембрандты?

— Не-е! — заорала веселая компания. — Мы разные. Подружились давно, а так вообще кто где.

Клыч отходил, сухое вино как-то взбодрило его, прояснило ум. Он посмотрел на зал, на оркестр, а сам невольно прислушивался к соседнему столу. Там уже выпили и немного стихли.

— Не-е, — обиженно говорил Федя-художник неизвестно кому. — Я в Вологду уеду! Что мне Москва? Асфальт рисовать? Уеду я, там леса...

— Там леший бродит, — отозвался парень в джинсах.

— Люди у нас в Вологде — во! — продолжал Федя, но его никто не слушал. — В Вологде что ни человек, то — тип, что ни уголок — то пейзаж. В Вологде...

Заиграл оркестр и вся компания тут же разохотилась танцевать. Клыч заметил, что эта, в брючках, лишняя. Все остальные по парам, а она одна. Клыч отпил коньяка, поднялся, пригласил ее. Она охотно пошла, засмеялась:

— Ой, господи! Федька свалится после второй рюмки. Раскис.

— Жених ваш? — осведомился Клыч.

— Умереть можно — Федька-жених! Он вологодский, — значительно подняла глаза Таня и тут же засмеялась. — Вон та, с Сашей танцует. Женя. Ужасная любовь. У Федьке к ней, а у нее к столице. Роковой треугольник!

— Не поедет с ним в Вологду?

— Ни за что!

— И вы бы не поехали?

Таня перестала дурачиться, склонила голову, подумала, ответила серьезно:

— У меня старомодное воспитание. Я за любимым в пустыню поеду. На льдину. Весь вопрос в том, где он, этот будущий любимый.

— Ждете?

— А какая девушка не ждет? Только я ведь на какую попало любовь не соглашусь! Это моя беда.

— Значит, вы капризная?

— Нет. Но ведь любовь бывает один раз, остальное — увлечение. Их переживать легко, если только знаешь, что это такое...

Танец кончился, а Клычу хотелось еще спрашивать эту девушку с синими глазами. Он проводил ее к столу, сел около Аллы.

— Эта курочка уже влюбилась в Клыча?.. А вот скажи, Клыч, как бы она смотрела на тебя, если б знала, кто ты. Тебе это не приходило в голову? Ну ладно, Клычек, не обижайся, крути дурочке голову, я не против. Вот только кем ты теперь назовешься? Ученым? Студенточка тебя быстро раскусит. Нет уж, сиди и пей.

И снова им что-то несла официантка, что-то пили, и Клыч пил и не пьянел.

— Думаешь, испугаюсь сказать, что урка? Да никого я не боюсь, — говорил он Алле и снова шел танцевать с Таней.

— Зря вы свою жену оставляете, — упрекнула его Таня, но танцевать не отказывалась.

— Алла мне не жена, — пожал плечами Клыч, — моя кузина. Да, всего-навсего. Но кто же вы, Таня? На кого учитесь?

— Я через год буду журналистом.

— Стихи пишете?

— Нет, что вы! Стихов не пишу. Я еще и очерков не пишу. Так, кое-что для себя. В тайную тетрадку. Ну и немного в газету, в многотиражку нашу. Но туда все пишут. А вы?

— Я? Я вор, Таня, — усмехнулся Клыч. — Вы придете завтра к Большому? Приходите, а? Я буду ждать. В семь вечера.

— Уж тогда без пятнадцати семь, — улыбнулась Таня. — Вы уже пьяны? Или еще держитесь? Вы много пили сегодня, я видела. Не нужно говорить глупости и не потеряйте кузину.

...Они ехали в такси. Алла терла лоб — выпила лишнего. Клыч почти ничего не видел. Во рту пересохло, хотелось ледяной воды.

— Ну что, полегчало? — спросила Алла. — Завтра бы закатиться в Химки. Давай поедем в Химки, а? В лес с ночевой, вот бы хорошо. Наберем «ваксы», харчей. Разведем костер. А, Клыч?

— Поедем, поедем. Куда хочешь, хоть на Колыму. К белым медведям поедем. — У Клыча отчаянно болела голова.

6.

На следующий день Клыч провалялся до полудня и отошел, но ехать из города отказался наотрез. Алла ничего пока не знала, а он терзался. Как его угораздило проболтаться этой девчонке, что он урка? Такого никогда не бывало ни с ним, ни с одним из знакомых уркаганов. Тайна ремесла хранилась настолько крепко, что между собой и то они никогда не называли свое дело воровством. Таков своеобразный этикет. Теперь его терзал страх. Завалился, так по-дурному завалился! И почему его потянуло на откровенность? Только ли от выпитого? Но и раньше они обмывали каждое удачное дело. Так уж водится — обмыть с размахом, на всю катушку. И тут, вчера, вдруг не «загудел» по-старому, а рассиропился. Что же происходит?..

Ну, трусить особенно нечего, девочка никому не станет болтать. А если и скажет, то ей просто не поверят. Мало ли как дурят их брату голову парни? Взял и пошутил. «Ксивы» вроде в порядке, и если даже придут, на первых порах не заметут. А потом можно и смываться из Москвы. Ищи ветра в поле. Приехали погостить, и все тут. Алла же имеет прочные «ксивы» уже давно. Она геолог. Это удобно даже потому, что деньги у геолога не в диковинку. И все-таки он первый раз «раскололся», хоть не на допросе, а раскололся.

— Почему же ты не поедешь? — не выдержала Алла. — За той дурочкой в ресторане присох? Не того поля ягода, Клыч.

— Она ни при чем, — огрызнулся Клыч.

— Учти, Клыч, — с открытой угрозой