Виктор Васнецов - Екатерина Александровна Скоробогачева

островом Робинзона. Вероятно, каналов и островов было меньше, чем нам казалось, но нам тогда представлялось, что их бесчисленное множество. Мы каждый раз открывали новые, неизвестные каналы и острова и давали им названия. Нас одних, конечно, на лодке не пускали. С нами катались или отец, или дядя Ап[оллинарий] Мих[айлович]. Канавки в самом деле были живописны со свисающими с берегов деревьями и кустами. Папа прибавлял своими рассказами еще больше таинственного очарования окружающему. С ним кататься было невыразимое наслаждение. Всему он отдавался как ребенок, увлекался не менее нас. В конце концов канавки впадали в пруд, где были большие лодки, там мы купались, ловили рыбу (карасей), чему папа тоже отдавался с увлечением. Не любил только надевать на крючок червяков и снимать с крючка рыб. Его мягкость и доброта и здесь сказывались. Неприятно было мучить кого бы то ни было. Этим обыкновенно занимался я или сестра, младший брат не умел этого делать по малолетству, а старший не любил ловить рыбу. На лодке отец сидел на корме и вел лодку одним веслом, а мы сидели на носу или в середине лодки. В лодке были уключины, но два весла не поместились бы в канаве и задевали бы за берега. Плыли медленно, наслаждаясь природой, наблюдали роскошных южных бабочек, тритонов, греющихся на солнце, которые падали в воду при приближении лодки, склонившиеся по берегам кусты ивняка, березняка и местами – акаций и сирени. (Отец рассказывал что-нибудь, придавая всему окружающему сказочный характер.)»[384].

Виктор Васнецов не мог позволить себе все лето проводить на даче и приезжал к семье только по воскресеньям. Дача была расположена на расстоянии около 20 верст от Киева, сообщение было только на лошадях. Приезжал Виктор Михайлович обычно поздним субботним вечером, иногда, когда уже наступила темная украинская ночь. Встретившись с детьми много им рассказывал, например, о том, как ехал в темноте по просторам полей, а вдали виднелись костры, будто бы сказочных разбойников.

Часто на даче у Васнецовых гостил Аполлинарий Михайлович, а летом 1890 года – Андрей Саввич Мамонтов, который, будучи живописцем, выпускником Московского училища живописи, ваяния и зодчества, также работал в храме Святого Владимира, помогая художникам-«соборянам». Навещал их и художник Горшков, известный своими чудачествами, которые удивляли всех, а особенно запомнились детям Васнецовых, о чем увлекательно рассказывал Алексей.

«Утром еще до чаю выскакивал он (чтобы не обеспокоить других) босой в окно и ходил гулять в деревню или лес, являлся, уже когда попили чай, ходил на голове и проч. Отец любил лежать на спине на земле, а мы возились вокруг него. И вот вдруг летит в него шишка, другая откуда-то сверху. Начинаем искать. Оказывается, Горшков залез на дерево и оттуда бомбардирует шишками отца. Отец отвечает ему, сгоняет с дерева, гонится за ним с палкой, тот удирает, а нам радость невыразимая, что большие дерутся, как мы.

Ближе всего мы были с семьей проф[ессора] Прахова. Кроме них ходили к нам художники: Ковалевский, Менк, Сведомский, Котарбинский, Светославский, который жил на горе под Киевом. Как-то мы ездили к нему на “гору Светославского”, как говорили. Помню, долго надо было подыматься вверх, где стоял дом, помню большую темноватую мастерскую, павлиньи перья на камине, а больше ничего не помню»[385].

Для Виктора Васнецова, да и для всей его семьи, тонко чувствовавшей красоту природы, было немаловажным соседство дачи с небольшим живописным лесом, который они называли «Генеральским». Поражали вековые раскидистые дубы на опушке, высокие сосны с охристо-оранжевыми стволами, на солнце казавшиеся золотистыми, и темной, почти черной хвоей. Дети часто прогуливались здесь с няней. За «Генеральским» лесом расстилалось поле, а за ним начинался огромный казенный лес, сохранившаяся часть древних Брынских лесов с соснами в три обхвата. Те живописные образы стали основой его полусказочного-полуреального полотна «Брынский лес»[386]. Как писал Алексей Михайлович Васнецов, «туда ходили с отцом или дядей – не дальше опушки. Раз зашли далеко и просились идти дальше, но нам сказали: “Вот лисья нора, а за ней будет волчья, надо возвращаться”.

Отец отдавался отдыху с такой же страстью, как и работе, – гулял, собирал грибы, ловил рыбу, катался на лодке, гулял с Горшковым (которого очень любил), с дядей. Стрелял в цель из пистолета и т. д. Но долго жить не мог – стремился в “Собор” к работе»[387].

О значении своей масштабной работы в Киеве он писал Стасову, уже по ее окончании. Этим важным посланием возобновилась после длительного перерыва их переписка. Васнецов и Стасов познакомились в Петербурге в 1869 году. Владимир Стасов положительно воспринимал жанровые произведения Виктора Васнецова, давал ему некоторые советы, в 1870-е годы они дружили и особенно активно переписывались, когда художник жил в Париже. Уже в следующем десятилетии, творчество Васнецова-«сказочника» оказалось непонятным для критика, и в 1890-е годы между ними произошел полный разрыв. К пятидесятилетию Виктора Васнецова, в 1898 году, Владимир Васильевич наконец позитивно взглянув и на новаторские «сказочные», и на исторические, и на религиозные произведения, приступил к статье «В. М. Васнецов и его работы». Двое выдающихся людей своего времени вновь стали общаться. Виктор Михайлович обратился к «пламенному» критику следующим образом:

«В. В. Стасову.

Москва, 5 мая 1898 г.

Глубокоуважаемый Владимир Васильевич,

удивлен был Вашим неожиданным письмом и искренне обрадован. Теперь я не жалею, что через Елизавету Меркурьевну Бем[388] даже огорчил Вас. Иначе я не получил бы от Вас такого славного и милого письма! Я помню то время – 25 лет назад – как в Ваших письмах ко мне в Париж попадались такие словечки; “Где-то Ваша русокудрая головушка”. Такие ласковые, милые слова не забываются! А потом – нечего греха таить – случилась между нами какая-то трещина. Вы ли меня не понимали, я ли не умел быть понятным, но только я чувствовал – мой художественный мир был для Вас чужд – а я только Русью и жил! Совершенно допускаю, что я слабо сумел выразиться. Что касается религиозной моей живописи, то также скажу, что я, как Православный и искренно верующий Русский, не мог хоть копеечную свечку не поставить Господу Богу. Может быть, свечка эта и из грубого воску, но поставлена она от души. В Православной церкви мы родились, Православными дай Бог и помереть. Ну а теперь письмо Ваше мне указывает, что я много ошибался в Вашем сочувствии моей художественной деятельности. Вы мне такой список моих работ написали, которые Вам нравятся, что и половины достаточно, чтобы дружески и с уважением протянуть друг другу руки и крепко пожать… А кто старое помянет – тому глаз вон! Впрочем –