Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов

— Все как сон, — прошептал он. — Чем все это кончится?

Проснулась Айна, и вдвоем осмотрели они саклю, нашли в ней сеть и другие рыболовные снасти, а на берегу крепкую лодку с веслами.

И остались они жить в этой сакле.

Местность вокруг была пустынная: впереди волновалось море, а позади лежала долина, поросшая кустарником, а за холмами вдали чуть-чуть виднелись минареты города.

Керим побывал с женой в этом городе: они носили в него продавать рыбу и купить хлеба, овощей. Город был чужой, принадлежал не отцу Айны, а другому хану.

Пять лет прожили они в сакле, занимаясь рыбной ловлей.

Кериму с детства была привычна трудная и опасная жизнь рыболова, а жена его не скоро привыкла к ней; и в первое время она не раз плакала, когда веслами натирала на ладонях кровяные мозоли, которые, прорываясь, очень болели. Приходилось нередко спать ложиться голодной, что случалось в продолжительную морскую бурю, когда море бесновалось и нельзя было ловить рыбу. Потом и она привыкла к тяжелому труду, к жизни, полной забот; изменилась она за это время, загорело, обветрилось ее белое лицо, загрубели руки, но она стала сильна и красивее прежнего.

За эти пять лет их жизни ни один человек не зашел к ним: место было глухое, вдали от дороги. Но на шестой год, однажды под вечер, к ним приплелся дряхлый старик-нищий с балалайкой и длинным странническим посохом.

Они приняли его, накормили, приготовили ему постель, но старик еще не хотел спать и присел к очагу погреться у огонька.

Керим и Айна поместились против него и слушали его рассказы о чужих краях, в которых ему пришлось долго странствовать, выпрашивая подаяние пением и игрой на балалайке.

Продолжая рассказывать, старик украдкой посматривал на хозяев, и ему казалось, что он уже видел их, но где и когда — не мог припомнить.

Айне же старик сразу показался близким, было что-то знакомое в его лице, голосе, и она смотрела-смотрела на него, и сердце ее тревожно стучало.

Заметив ее пристальный взгляд на себе, старик замолчал, уронил голову на грудь и задумался, потом взял он балалайку и, перебирая струны, тихо запел уставшим, надорванным голосом:

«Тихо шепчется камыш на болоте,

Задремали деревья во тьме,

Из-за моря месяц поднялся…

Спи, мое золото, спи, моя радость:

Ночь уже опустилась на землю».

Айна вся задрожала и уже не спускала с него широко открытых от изумления глаз, а сердце ее билось все сильнее и сильнее.

Старик еще ниже опустил голову и еще печальнее прежнего продолжал:

«Розы душистые сладко заснули,

Серебристый фонтан задремал,

И море не плачет, море затихло…

Спи же, мое ясное солнышко:

Ночь уже опустилась на землю».

Слезы показались на глазах старика, ползли по щекам.

Айна закрыла руками лицо и плакала. Она знала эту песенку давно, с детства. Вспомнила она, как после смерти ее матери отец вечером брал ее, маленькую девочку, на руки, неслышно ходил с ней по мягкому, пушистому ковру и пел ей про шепчущий камыш, про заснувшие розы…

И воскликнула она рыдая:

— Отец!

— Хан Гассан-Халибула! — проговорил удивленно Керим, но сам еще не вполне верил, что видит перед собой хана. — Ты ли это, хан?

Старик поднял голову, посмотрел на Айну и Керима.

— Аллах! — воскликнул он. — Если то, что я вижу, наваждение, то пусть оно скорее пропадет, если же не наваждение, то вразуми меня понять виденное и слышанное мною. — И, обращаясь к Айне, он продолжал: — Женщина, когда-то я был ханом и у меня была дочь, похожая на тебя, но в безумии я приказал бросить ее в море. Как же ты называешь меня своим отцом?

Айна поднялась, обняла старика и, целуя его в голову, проговорила:

— Отец… я дочь твоя… я — Айна, которую ты приказал бросить в море…

Но ему все еще не верилось, и он повторял:

— Дочь моя на дне морском, на дне морском.

И тихонько отстранил он от себя Айну.

Тогда заговорил Керим. Он стал рассказывать, что случилось с ним и Айной после того, как она была брошена в море.

Старик с большим вниманием слушал его, и то вспыхивал, то потухал огонек в его глазах. И, когда Керим кончил рассказывать, он поднялся и обнял дочь.

— Неисповедимы пути Всемогущего, и нет границ мудрости его! — воскликнул он, но сейчас же поник головой. — Дети, — проговорил он, и в голосе его послышались слезы, — простите вашего старого и безумного отца, ибо он теперь не хан, а жалкий нищий. Еще не так давно, — продолжал он, скорбно покачивая головой, — был я богат, силен, распоряжался жизнью многих тысяч людей, передо мной трепетали, падали ниц и считали счастьем прикоснуться губами к краю одежды моей, — и вот все рассеялось, как дым по ветру, все пропало, как мечта!

И замолчал он, глубоко задумавшись.

В сакле было тихо, только дрова весело потрескивали и снопы искр летели вместе с дымом в широкую трубу.

— Все пропало, как мечта, — прошептал старик.

— Но как же это случилось? — спросил Керим.

— Воля Аллаха! — вздохнул в ответ старик и потом неторопливо рассказал, как он ханства лишился и стал нищим.

Случилось это вскоре после памятного путешествия хана в городок: в пределы ханства вторглись многочисленные и дикие орды кочевников, сожгли много селений, городов, а жителей их истребили. Ханские войска не в силах были дать им отпора, были разбиты и бежали. Кочевники подступили к столице; хан с отборным войском пошел им навстречу, но был разбит, бежал и, чтобы не быть узнанным, переоделся в одежду простолюдина. И, как волк, преследуемый собаками, скитался он по лесам, степям, питаясь кореньями трав. Обессиленный голодом, он свалился на дороге около одного города другого ханства и умирал. Погонщик верблюдов, человек бедный, поднял его, приютил у себя, и, когда хан поправился настолько, что мог ходить, он дал ему балалайку и сказал:

— Иди, играй и пой песни: за это иногда будут давать тебе кусок хлеба…

И с той поры он бродил по земле голодный и бесприютный.

— Бедный, бедный отец, — прошептала Айна, обнимая старика.

VII

Недолго прожил старик в сакле, всего несколько дней, и стал собираться в дорогу.

— Куда пойдешь? Ты слаб и болен, — говорила ему дочь.

— Не удерживай меня, — ответил он, — я должен побывать на развалинах своего ханства.

И ушел он. Больные ноги служили ему плохо, и шел он долго, пока, наконец, в жаркий летний