Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

партаппарате. Текущей работой Секретариата ЦК вместо Молотова стал руководить Каганович. Чтобы ориентировать партийных, хозяйственных и государственных начальников в едином ключе, принимались общие постановления от имени Совнаркома и ЦК ВКП(б) за подписями Молотова и Сталина либо Кагановича. Готовил эти постановления тот же партаппарат с участием заинтересованных ведомств и регионов. В Политбюро или на совещаниях у Сталина определялись ключевые решения, причем последнее слово было за ним. Официальные заседания Политбюро, не говоря уже о Совнаркоме и СТО, обычно вел Молотов. Фактически, он стал «лицом» партийно-государственного руководства, открывая партийные конференции и съезды, руководя работой пленумов ЦК ВКП(б), встречаясь с трудящимися, являясь с указаниями и разносами в регионы. Даже на кремлевских приемах роль тамады играл Молотов.

Лазарь Моисеевич Каганович. 1930-е. [РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 4. Д. 8. Л. 1]

Если раньше Молотов входил во множество партийных комиссий, то теперь по должности возглавлял важнейшие хозяйственные структуры: комитет по ценам, комитет резервов, комиссию (комитет) обороны, комиссию «исполнения» (своего рода Секретариат правительства). На этих постах он координировал работу ведомств, включая те, что возглавляли не менее влиятельные руководители, чем он сам: Орджоникидзе, Куйбышев и Микоян.

ВСНХ, созданный Лениным для планирования и управления государственным сектором экономики, ликвидировали 5 января 1932 года. Планированием теперь занимался Госплан во главе с Куйбышевым, экономической координацией – СТО и Совнарком. Управление промышленностью осуществляли наркоматы. К Орджоникидзе, прежде возглавлявшему ВСНХ, перешел самый ответственный экономический наркомат – тяжелой промышленности. Еще были созданы наркоматы легкой и лесной промышленности. Упорядочение управления промышленностью высветило ведомственные противоречия – сильные лидеры лоббировали интересы своих наркоматов. Особенно выделялся Орджоникидзе, чьей сильной стороной явно не была экономия. А это стало проблемой для Молотова, у которого Орджоникидзе формально находился в подчинении, но партийным весом не уступал. При этом Микоян вспоминал, что Орджоникидзе Молотова не любил[385] (видимо, после конфликтов второй половины 20-х годов), да и сам он писал о Молотове неприязненно.

Памятуя о формальных мотивах отставки Рыкова, Молотов начал с сокращения и упрощения аппарата Совнаркома и разгона специалистов, окружавших Рыкова. Но без постоянных обсуждений и совещаний, за которые упрекали Рыкова, советская система управления действовать не могла, и Молотов тоже отличался склонностью к ним. Микоян вспоминал: «…он был негибким, неоперативным, любил длительные совещания, где сам мало говорил, думаю, потому что он заикался, а это его угнетало, но он любил всех выслушать»[386]. Только теперь советовались не столько со специалистами «старой школы», сколько с влиятельными чиновниками, директорами и затем уже специалистами – часто нового поколения, только осваивавшими новое дело. Хозяйственной команде Молотова предстояло осуществить невероятные свершения первой пятилетки.

1. Экономический штурм

Список основных строек Первой пятилетки звучал как гимн трудовому подвигу рабочих и организационной мощи партии в целом и Молотову в частности: Днепрогэс, Нижегородский и Московский автомобильные, Сталинградский и Челябинский тракторные, Магнитогорский и Кузнецкий металлургические, Уральский и Краматорский машиностроительные заводы, Туркестано-сибирская железная дорога… По официальным данным, за первую пятилетку было построено и пущено более 600 предприятий. Впрочем, практически на любой новостройке за фанфарами пуска крылось множество проблем, которые мешали запустить производство на мощность, хотя бы близкую к проектной.

Отношение незавершенного строительства к общему объему капиталовложений выросло в 1929–1932 годах с 31 % до 76 %[387]. Ритмичному вводу в строй новостроек пятилетки мешали и свойства бюрократического управления экономикой с несогласованностью решений различных учреждений, и несовершенство бюрократического планирования. «Анархия производства» (то есть несогласованность и неразбериха) на советских стройках была куда больше, чем в развитых капиталистических странах, что поражало западных специалистов. Молотов не препятствовал ведомственной конкуренции. Они со Сталиным «гнали коней», чтобы получить высокие формальные показатели, которые можно было предъявить партии и затем уже заняться упорядочиванием полученных результатов.

Недостатки планирования, руководства и квалификации рабочей силы (вчерашних крестьян) компенсировались штурмовщиной. Так, на Магнитке доходило до непрерывного труда 36 часов подряд[388]. Потом такие методы будут прославлять как «стахановские» в честь рабочего А. Стаханова, в 1935 году перевыполнившего норму более чем в 14 раз и ушедшего на повышение, оставив рабочим завет трудиться интенсивнее. Ни о какой ритмичной работе в таких условиях не могло идти и речи – после такого «трудового штурма» рабочие должны были приходить в себя длительное время. Но их можно было заменить новыми толпами неопытных выходцев из деревни.

Положение рабочих и большинства горожан было тяжелым, но в деревне оно было просто бедственным. Миллионные массы двигались из деревни в города, из одних городов – в другие, на стройки пятилетки, в ссылку. Между переписями 1926 и 1939 годов городское население выросло на 18,5 млн человек (на 62,5 %), причем только за 1931–1932 годы – на 18,5 %[389]. Количество «ртов» в городах увеличивалось, а рабочих рук на селе – сокращалось. Чтобы избежать неконтролируемого наплыва масс в города, было запрещено несанкционированное перемещение по стране. Постановление ЦИК СССР и СНК СССР 17 марта 1933 года предписывало, что колхозник мог уйти из колхоза, только зарегистрировав в правлении колхоза договор с тем хозяйственным органом, который нанимал его на работу. В случае же самовольного ухода на заработки колхозник и его семья исключались из колхоза и лишались, таким образом, средств, которые были заработаны ими в колхозе. Одновременно развернулась паспортизация, которая обеспечила права передвижения (также ограниченные пропиской) только горожанам. Милиция получила право высылать из городов крестьян и препятствовать самовольному уходу из деревни[390].

От объемов изъятия продовольствия у деревни зависело прокормление стремительно растущего городского населения (возмущение которого могло нести более серьезную угрозу власти, чем возмущение деревни), обеспечение рабочих на стройках пятилетки и получение валюты от экспорта, на которую можно было приобрести технологии. Хотя в структуре экспорта на первый план вышли нефть и лес, внутри страны наращивание поставок хлеба было остро необходимо из-за роста городов и строек. На пленуме ЦК ВКП(б) 30–31 октября 1931 года нарком снабжения Микоян настаивал: «Вопрос не в нормах, сколько останется на еду и пр., главное в том, чтобы сказать колхозам: „в первую очередь выполни государственный план, а потом удовлетворяй свой план“»[391]. Это была формула голода.

У крестьян не оставалось запасов «на черный день». Они упали с 50 млн т до 33 млн т в 1931 году и возросли до 37 млн т в 1932 году[392]. В 1931 году Зауралье, Башкирию, Западную Сибирь, Поволжье и Казахстан поразила засуха. Сказались и разрушительные последствия социальной перекройки деревни. В 1932 году СССР импортировал пшеницу из