Вячеслав Молотов. От революции до Перестройки. - Александр Владленович Шубин

года, Сталин заявил, что пятилетка выполнена досрочно за четыре года и четыре месяца, и что «в результате успешного проведения пятилетки мы уже выполнили в основном ее главную задачу – подведение базы новой современной техники под промышленность, транспорт, сельское хозяйство. Стоит ли после этого подхлестывать и подгонять страну? Ясно, что нет в этом теперь необходимости»[407].

Компартия занялась исправлением положения. 27 июня 1933 года секретарь ЦК КП(б)У М. Хатаевич направил Сталину шифрограмму: «В колхозах ряда районов полностью съеден, доедается весь отпущенный нами хлеб, сильно обострилось продовольственное положение, что в последние дни перед уборкой особенно опасно. Очень прошу, если возможно, дать нам еще 50 тысяч пудов продссуды». На документе Сталин начертал: «Надо дать». Несмотря на провал хлебозаготовок, в 1933 году Украина получила 501 тысячу тонн зерна помощи (формально – ссуды) против 60 тысяч тонн годом ранее[408].

Мендель Маркович Хатаевич. 1930-е. [Из открытых источников]

Фактические итоги «досрочно выполненной» пятилетки были гораздо скромнее замыслов 1930 года. Оптимальный план 1929 года был выполнен по производству нефти и газа, торфа, паровозов, сельхозмашин. По производству электроэнергии, стали, проката, добычи угля, железной руды не был выполнен даже отправной план 1929 года[409]. Производство тракторов только-только дотянуло до него. К планам 1930 года не удалось даже приблизиться.

Неудачи первой пятилетки прикрывали шумными митингами и торжественными пусками недостроенных объектов. После чего достраивали, доделывали, дооснащали, осваивали производство. Так, к моменту пуска Сталинградского тракторного завода цеха были оснащены оборудованием первой очереди на 30–40 %[410]. Не мудрено, что он не мог начать нормально работать.

На вторую пятилетку перешла достройка Магнитогорского металлургического комбината, Ново-Липецкого металлургического завода, Криворожского металлургического завода, «Запорожстали» и «Азовстали». Технологические цепочки, в основе которых стояли гиганты пятилетки, достраивали вплоть до начала войны.

В 1926–1928 годах среднегодовые темпы роста промышленного производства составляли 21,7 %, в годы первой пятилетки они упали до 19,2 % при гораздо больших вложениях[411]. Отчасти это объясняется тем, что страна брала технологический барьер, который не был преодолен в период НЭПа, когда удалось лишь восстановить производственный потенциал Российской империи.

Молотов признавал: «Мы не выполнили задания по поднятию производительности труда в промышленности. Мы не выполнили также наметки пятилетки в отношении роста урожайности. Мы находимся здесь все еще на очень низком уровне, значительно более низком, чем в наметках пятилетки. Мы не выполнили, и чувствуем каждый день, что не выполнили, задач по реконструкции транспорта, железнодорожного в особенности»[412].

Первая пятилетка заложила базу индустриальной экономики, которую обеспечивали электроэнергия и двигатели внутреннего сгорания, способную производить оборудование. Во время двух первых пятилеток (1929–1938 годы) модернизация радикально продвинулась вперед в области энергетики, металлургии, машиностроения, автомобиле— и авиастроения, электротехники. Страна сумела создать современный военно-промышленный комплекс.

СССР проделал уникальную внешнеторговую операцию: закупил всё необходимое для индустриального скачка, и при этом не увяз в долгах. Это было сделано ценой огромных жертв, голода и лишений миллионов людей.

Во время второй пятилетки Молотов уже «сдерживал коней» в деле «великих строек», требовал сокращения раздутых планов и тщательного их расчета с точки зрения наличных ресурсов. Правда, и план второй пятилетки был недовыполнен по множеству позиций. Уроки из провалов планирования извлекали до 1939 года, когда на XVIII съезде ВКП(б) Молотов с запозданием на год огласил план третьей пятилетки. Его воплощение в жизнь прервет война.

2. «Победители»

На волне «большого скачка» мощь ведомственных и территориальных кланов росла. Однако стратегически Сталин и Молотов стремились к монолитности правящего класса – без фракций, территориальных и ведомственных кланов. Ведь они строили рациональное общество, работающее по общему плану, как единая фабрика. Но с неуклонностью социального закона из партийных кадров снова складывались кланы и группы, что вело к распадению сверхцентрализованной системы управления. Чем дальше удавалось продвинуть страну по пути превращения в единую фабрику, тем больше росла власть бюрократии с ее стремлением к бесконтрольности от центра. Как Ленина раздражала самостоятельность Сталина и Троцкого, так теперь Сталина раздражали его подчиненные.

Сталину и Молотову приходилось «в ручном режиме» решать хозяйственные вопросы. Вот Сталин получил жалобы на то, что Запорожский завод «Коммунар» высылает потребителям некомплектную продукцию. По его инициативе 28 июля 1930 года Совнарком (в который Молотов еще не входил) принял разгромное постановление «О преступной засылке некомплектных комбайнов в МТС и совхозы». Преступные действия предполагали уголовную ответственность. Но за заводчан заступился секретарь Днепропетровского обкома М. Хатаевич, который утверждал, что виновато воровство на железных дорогах. Молотов, возглавивший правительство и занявшийся этим вопросом, ответил, что «данный процесс имеет далеко не только заводское значение и отмена его, безусловно, нецелесообразна». Характерно, что глава правительства предопределяет решение судебной системы. Ему нужен назидательный эффект судебного процесса – чтобы боялись и впредь внимательнее относились к отгрузкам продукции. Молотов следил за подготовкой процесса[413]. На судебном заседании 22 августа 1933 года заместитель Генпрокурора СССР А. Вышинский заявил о неблагополучии дел в наркоматах тяжелой промышленности и земледелия. Наркомы С. Орджоникидзе и Я. Яковлев были возмущены и добились принятия постановления Политбюро об ошибке Вышинского. Молотов их натиск отразить не смог, но настроил соответствующим образом Сталина. В сентябре 1933 года тот бросил вызов «иммунитету» ведомств: «Поведение Серго (и Яковлева) в истории о „комплектности продукции“ нельзя назвать иначе, как антипартийным… Я написал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии»[414]. Противостоять репрессиям, проводимым даже в агитационных целях, означало теперь попасть в число реакционеров.

Валериан Владимирович Куйбышев. 1930-е. [Из открытых источников]

Работников рангом пониже за антипартийное и тем более реакционное поведение немедленно бы исключили из партии. Но кем заменить старого друга Орджоникидзе и верного, хоть и не всегда дисциплинированного Кагановича? Куйбышевым? В том же письме Молотову Сталин жалуется, что его нельзя долго оставлять на хозяйстве – может запить. Случилось худшее: 25 января 1935 года Куйбышев скончался. Группа надежных сторонников Сталина в ЦК сужалась, росло ненадежное «болото».

Лев Борисович Каменев(«Каменев не то анатомирует себя, не то делает харакири»). 5 февраля 1934. [РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 170. Л. 32]

Слушая реляции об успехах, каждый из руководителей знал о провалах в своей и сопредельных сферах, да и о том, чем они могут грозить. За спиной Сталина звучали призывы к его смещению[415]. Настоящим шоком для правящих