Огонь. Она не твоя.... - Весела Костадинова

потом не стала больше говорить. Только положила свободную ладонь на узкую детскую спинку, укрытую одеялом. Так они и лежали, укутанная девочка, вместо грязной, валяющейся теперь на полу белки, обнимающая руку Альбины, и женщина, так и не переодевшаяся, не умывшаяся. Медленно садилось солнце, погружая комнату в спасительный, теплый летний полумрак.

27

Ночью Альбина проснулась от того, что Настя начала стонать и биться, крутилась волчком на смятых, чуть влажных от детского пота простынях. Сначала девочка тихо постанывала — коротко, сдавленно, как от боли или липкого, пугающего дискомфорта. Казалось, всё её тело сжалось в попытке спрятаться, исчезнуть, уйти от чего-то, что только ей было видно в этом внутреннем кошмаре. А затем, внезапно, будто вырвавшись из чьих-то рук, Настя резко села. Её глаза распахнулись, но сознания в них не угадывалось. Она точно спала с открытыми глазами.

Альбина, ошеломлённая, сама ещё не до конца проснувшаяся, машинально села на кровати рядом, протирая лицо ладонями, моргая и с усилием выгоняя остатки сна. Сердце её забилось чаще, почувствовав, что нечто происходит — не просто сон, а что-то большее, глубже, страшнее, спрятанное за гранью слов и объяснений.

— Настя… — мягко позвала она, наклоняясь вперёд и осторожно касаясь тонкого, напряжённого плечика девочки. — Насть, родная…

— Нельзя! — отчётливо, почти резко произнесла та, всё ещё не приходя полностью в себя. Голос её прозвучал неожиданно взрослым, чужим, словно выученным наизусть — чужой интонацией, чужим страхом. — Нет. Нельзя.

Альбина замерла. Сердце громко, гулко ударило где-то в висках, захлебнулось тревогой. Она посмотрела на Настю, пытаясь понять, пробуждена ли та окончательно, и тут девочка повернула к ней лицо. Глаза были раскрыты, зрачки расширены, взгляд — прямой, упорный, но как будто не видящий, сквозной. В нём — не было настоящего, только память о чём-то другом.

— Что нельзя, малышка? — спросила Альбина.

— Выходить нельзя, — прохрипела девочка, сжимая руками одеяло. — Терпи. — Говорила отрывисто, словно командами, как будто за этими словами скрывался чей-то чужой голос, чужое правило, вбитое в сознание. — Терпи. Нельзя.

Альбину осенило. Как вспышка, как электрический разряд — простое, страшное понимание:

— Ты хочешь в туалет?

— Нельзя! — повторила Настя, почти выкрикнула, и её спина мгновенно покрылась мурашками, словно волна ужаса прошла сквозь всё тело. Она втянула голову в плечи и стала дрожать, будто ожидала удара, наказания, чего-то знакомого и неизбежного. — Темно. Нельзя… нельзя…

Альбина тряхнула головой, сбрасывая остатки сна, и её волосы, растрёпанные, упали ей на плечи и спину. Она быстро, но бережно подхватила девочку на руки, стараясь не делать резких движений.

— Можно, котёнок. Слышишь? Можно. Всё хорошо. Пойдём, я с тобой.

Но стоило ей только поднять Настю, как та судорожно рванулась из рук, будто ожогом обожгло, и вцепилась в одеяло. Её маленькое тело задрожало сильнее.

— Нет… — прошептала девочка, голос стал совсем тихим, срывающимся. — Темно… нельзя…

Альбина крепче прижала Настю к себе, прижав её голову к своему плечу, и, не прекращая укачивающих движений, стала медленно гладить по спине, будто пытаясь вытеснить страх лаской, телесным теплом.

— Тише, киса моя… тише, солнышко… — прошептала она, нащупывая свободной рукой выключатель ночника. Комната мягко озарилась тёплым, неярким светом, разрушая тени. — Смотри, уже нет темноты. Всё видно. Я с тобой. Ты в безопасности.

Она слегка отстранилась, чтобы Настя могла увидеть свет, увидеть, что всё как прежде, что ночь больше не пугает.

— Пойдём, котёнок. Я рядом. И мы включим свет везде, где ты захочешь.

— Тетя? — голос Насти стал знакомым, другим. — Я… я…

— Все хорошо, солнышко, пойдем, — теперь Альбина легко подняла девочку на руки и понесла в туалет, включая по пути свет, чтобы та перестала дрожать.

И все же чувствовала рукой, которой держала малышку, как напряжена у той спина.

Девочка быстро спустилась с рук и сделала все свои дела, стараясь не смотреть на женщину. Механически подошла к раковине, чтобы помыть руки. И тут Альбина едва подавила тихий вскрик.

Там, где заканчивались белые трусики, на тонкой пояснице девочки белел большой рубец. А на одном из бедер она углядела белые пятна, точно оставленные ожогами: круглыми и очень характерными.

Ребёнок ничего не замечал — продолжал сосредоточенно тереть ладошки под водой, будто в этой обычной процедуре был спасительный ритуал, привычный, безопасный.

Альбина подхватила малышку снова на руки и понесла к себе в спальню, ощущая как дрожат теперь уже ее собственные руки.

28

Они шли медленно, не торопясь, растворяясь в зелени огромного городского парка, раскинувшегося вдоль берега Исети — живого, цветущего, полного ароматов летних трав, пыльцы и едва уловимого запаха тёплой реки. Над листвой колыхался прозрачный, лёгкий ветер, а солнце, уже высокое, мягко скользило по лицам, заставляя прищуривать глаза и лаская кожу. Парк дышал — не шумно, а глубоко и спокойно, как будто знал: сегодня им нужно просто быть здесь, среди деревьев, камней, цветов и покоя.

Миновали Плотинку, перешли мост, и, не сговариваясь, направились в сторону сада камней — того самого, где словно осталась детская сказка, застывшая в камне и мхе. Настя вертелась вокруг, не в силах устоять на месте: то убегала вперёд, увлечённо разглядывая клумбы и прохожих, то вдруг возвращалась, хватала Альбину за руку и шептала: “Пойдём быстрее, смотри, там утки!”

Та лишь улыбалась, позволяя девочке ускользать и возвращаться, сама становилась частью её игры. Пока, наконец, не села на одну из кованых лавочек, в тени раскидистого вяза, откинувшись спиной и прикрыв глаза, позволяя телу отдохнуть, а разуму — замедлиться. День был на редкость ясный и солнечный.

Утром обе проснулись отдохнувшими и посвежевшими, после тяжелого предыдущего дня и ночи. Настя открыла глаза раньше тети и тут же затрясла ту за плечо:

— Ты проспала! Проспала на работу!

Альбина что-то нечленораздельно пробормотала, а потом хрипло — и почти философски — выдохнула:

— Да и хрен с ним…

Повернулась на другой бок, зажмурившись от солнечного света, пробивавшегося сквозь шторы, и укрылась одеялом до подбородка.

— Спи… рано ещё…

Настя подумала немного и снова прижалась к женщине, закрывая глаза.

А потом они пошли гулять. Бродить по парку. Позавтракали в скромном, но уютном кафе недалеко от аллеи, с видом на тихий уголок парка. Настя ела с аппетитом — яичницу, хлеб с маслом и вишнёвый компот, — и каждый кусочек как будто впитывала в себя это новое чувство: уют, безопасность, простоту момента. Альбина пила кофе, терпкий и обжигающий, и молчала, время от времени улыбаясь — не Насте даже, а просто себе. Она