Огонь. Она не твоя.... - Весела Костадинова

— О, Боже… Боже… — прошептала она, уже не различая, говорит ли вслух или только мысленно, — я… я не думала… я не знала…

Слова рассыпались, как осколки, не складываясь в оправдание. В голове грохотал один-единственный ритм: она ушла, она ушла, она ушла.

— Что у вас… — в приемную вошел уставший, но уже переодевшийся с ночи Виктор, но тут же осекся и рванул к Альбине, перехватывая ту за талию, прижимая к себе, не давая упасть. — А ну садись и быстро говори!

Альбина, задыхаясь, рухнула на стул, который Варвара, побледневшая от ужаса, поспешно подставила для нее. Руки дрожали, пальцы судорожно цеплялись за подлокотники, а глаза, полные паники и вины, метались по комнате, не находя опоры.

— Вчера… — выдохнула она, её голос был хриплым, рваным, как будто каждое слово выдиралось из груди с болью. — Вы ушли… он позвонил…

— Кто? — Виктор наклонился к ней, его лицо стало жёстким, глаза сузились, как у хищника, почуявшего кровь.

— Миита! — завыла Альбина, её голос сорвался в почти звериный крик, полный отчаяния и ярости. — Будь он проклят! Он позвонил, чтобы сообщить мне… Он подставил нас с полпредом! Подставил! Слил нам ложную информацию, и нашими же руками убрал его!

Виктор заматерился — грязно, яростно, такими словами, которых от него, всегда сдержанного и профессионального, никто никогда не слышал. Его кулаки сжались, вены на шее вздулись, а лицо исказилось от гнева.

— Дальше! — рыкнул он, хватая её за руки, сжимая её ладони так сильно, что она почувствовала боль, но эта боль была единственным, что удерживало её от полного падения в безумие.

— Я психанула… сорвалась… — Альбина задыхалась, её голос дрожал, слова путались, как будто она пыталась вырвать их из себя. — Я накричала на неё! Сказала, что ненавижу… Что… Что она разрушила мою жизнь…

— Да твою же мать, Альбина! — вырвалось у Ярославцева. Он со всей силы приложил ладонями об стол.

— Я потом меня выключило…. Настя ушла на свой пуфик…. Она там была, когда я уснула….

Повисшая в приемной тишина, не смотря на собравшихся сотрудников, была густой и тяжелой. Каждый из присутствующих осознавал всю глубину ужаса ситуации.

— Так, — Дмитрий быстро взял себя в руки, — я пошел смотреть камеры, сейчас охватим все здание и близлежащие улицы….

— Может в полицию… — робко заикнулся кто-то в коридоре.

— Ты у меня сейчас уволен будешь! — рявкнул Виктор, резко поднимаясь с колен, на которых он стоял перед Альбиной. Его глаза сверкнули такой злостью, что говоривший невольно отступил назад. — Полиция — последнее, что нам сейчас нужно! Мозги включаем, народ! Девочку надо найти максимально быстро и тихо, и чтоб ни одна падла в городе не догадалась, что у нас тут происходит!

Он повернулся к Альбине, его лицо всё ещё было искажено гневом, но в его взгляде мелькнула тень сочувствия. Она сидела, сгорбившись, её руки дрожали, а глаза, пустые и полные вины, смотрели в никуда. Она знала, что это её вина — её срыв, её слова, её слабость. И теперь Настя, маленькая, хрупкая Настя, была где-то там, одна, напуганная, а она, Альбина, не могла даже пошевелиться, чтобы исправить это.

— Аля, — произнёс Виктор шепотом, но с такой силой, будто вкладывал в это имя всю концентрацию, всю волю, всю непозволительную себе нежность, — мы найдём её, слышишь? Мы её найдём.

Он крепко, но осторожно и бережно взял её лицо в ладони — белое, бескровное, с затвердевшими скулами и потухшими глазами, — и смотрел прямо в неё, вглубь, пытаясь вернуть, собрать заново из осколков ту Альбину, которая, казалось, в один миг перестала существовать.

— Я подниму всех наших, — продолжал он, не отрываясь, — прочешем каждый квартал, каждый подземный переход, каждый проклятый двор. Если потребуется — обхватим весь город. Взломаем все полицейские системы..

— Уже и давно, — глухо вставил Дмитрий, опускаясь рядом. — Аль, я взломал систему городского наблюдения ещё тогда, когда тебе наркотики подбросили, помнишь?

Он говорил спокойно, сухо, почти буднично, и от этого слова звучали страшнее, чем если бы кричал:

— У нас доступ ко всем камерам, ко всем каналам трафика. Мы видим весь город. Варя, — коротко повернулся к девушке, — ты тут сейчас за старшую.

— Конечно, Дмитрий Николаевич.

— Пошли, — Виктор уже выходил из приемной, отдавая быстрые приказы сотрудникам.

Альбина смотрела на все словно со стороны. Не она больше была директором компании, ее разумом и сердцем, она стала только сторонним наблюдателем, как быстро начал работать созданный ею когда-то механизм.

Разум твердил, что надо собраться, взять себя в руки, снова стать стальной Альбиной которую знали, уважали и боялись сотрудники, но она не могла. Что-то совершенно чуждое ей, вдруг проснулось в ее теле, в ее душе, что-то, чего она сама не понимала. Что-то, что не давало ей снова стать холодной королевой пиара. И не было у нее названия этому состоянию.

Она вообще не могла ни о чем думать, кроме того, что девочка, ее маленькая, хрупкая девочка, с огромными глазами где-то одна, на улицах огромного города.

Она старалась мыслить логически, а видела одну страшную картину за другой. Бешенные потоки машин, злые и хитрые люди, бродячие собаки — бич любого крупного мегаполиса. Дети пропадали всегда, часто безо всяких следов, так и не найденные взрослыми — ей ли не знать статистику?

Так и сидела, глядя в одну точку, пока кто-то не принес ей стакан с водой от которого исходил резкий запах корвалола.

— Альбина Григорьевна, — женский, настойчивый голос заставлял выпить воду. — Давай. Пей.

— Валентина…. — она подняла голову на финансиста, бледную, но почти спокойную.

— Они ее найдут, Альбина Григорьевна. Наши мужики найдут даже бородавку на жопе лошади, если ты им прикажешь. Да если и не прикажешь — тоже.

— Я…. — ее голос сорвался… руки постоянно теребили ткань белых брюк, — я не могу думать…. Не могу….

— Эх, поздравляю, Альбина, — женщина присела напротив нее на пустое место Вари, которая носилась по офису. — Это материнским инстинктом называется. Добро пожаловать в наш клуб матерей.

25

Альбина сидела в кабинете, почти не двигаясь, будто в ней отключились даже базовые сигналы тела — только локти, выдвинутые на край стола, и пальцы, стиснувшие виски, словно пытались сжать разорванное мышление в некое подобие целого. В её виде не осталось ничего от прежней, выверенной, собранной до миллиметра женщины: растрёпанные волосы прилипли к влажному лбу, тушь поплыла, оставив под глазами грязноватые следы, босые ноги прижимались к холодному полу, и мятая, скомканная одежда висела