Огонь. Она не твоя.... - Весела Костадинова

на ней, как оболочка, надетая не по размеру — слишком тяжёлая, слишком ненужная. Даже мысль о том, чтобы умыться или почистить зубы, не возникала — вернее, возникала и исчезала, как чужая, нелепая, неуместная в той реальности, где ребёнок мог погибнуть просто потому, что она, взрослый человек, позволила эмоциям взять верх.

На диване неподалёку сидела Валентина — молча, с той женской сосредоточенностью, что приходит в критические минуты, когда уже не до слов, не до анализа, а только — быть рядом. Она, не делая резких движений, то и дело вставала, выходила в приёмную, чтобы вернуться — всё с тем же отсутствием новостей в глазах. В её молчании не было осуждения — только забота, из которой выветрились все формы. Она просто присматривала, как смотрят за больным: не мешая страдать, но не позволяя окончательно провалиться.

Альбину колотило. Лёгкая, почти незаметная дрожь шла от плеч к лопаткам, от поясницы к шее, пробегала по рукам, как будто её тело всё ещё находилось в бегстве, в котором сознание давно сдалось. Разум говорил — логически, чётко, по-военному: команда работает. Команда делает всё. Дмитрий мобилизовал всех, кто был в доступе, бросив их на просмотры камер, распределив потоки, задействовав системы, к которым имели доступ лишь немногие. Виктор — хищный, выносливый, безжалостный в таких вещах — собрал своих, и уже несколько часов прочёсывал город: дворы, парки, торговые центры, остановки, по периметру и в глубину. Да, она знала. Она даже могла воспроизвести весь ход операции — блоками, именами, маршрутами.

Но никакое знание, никакой хладнокровный контроль в прошлом — ни опыт, ни власть, ни способность управлять чужими страхами — не могли сейчас остановить тот внутренний ад, в котором горела она сама. Потому что всё, что шептало её подсознание, било в одну точку, одну мысль, один образ: Настя одна. На улице. В огромном городе. И ты не с ней.

И никакая логика не могла заглушить тот животный, первобытный ужас, который поднимался снизу вверх — не из сердца, нет, а из самой червоточины души, где не было слов, только образы: ночные улицы, фонари, подворотни, стеклянные остановки, разбитые бутылки, холодный ветер, чужие руки, чьи-то глаза.

Солнце уже давно перевалило за полдень, стало неумолимо приближаться к горизонту. Альбина кусала пальцы, сгрызла ногти до основания — привычка, от которой, казалось, избавилась много-много лет назад. Хотелось встать, выбежать из кабинета, и искать, искать, искать самой, и только невероятным усилием воли она не стала этого делать, понимая, что сейчас не имеет ни малейшего права отвлекать своих людей от поисков. Тех, кто руководствуется не чувствами, а разумом и желанием найти девочку.

А в голову лезли непрошенные мысли о том, что с каждой минутой утекает шанс найти Настю не пострадавшей.

Часы в приемной пробили шесть, вызвав тихий стон из горла. Уже шесть вечера….

К херам гордость! К херам все.

Альбина потянулась за телефоном, замирая над экраном. Закрыла глаза, осознавая, что сейчас подпишет самой себе полный тотальный конец.

Одним звонком. Одним признанием.

Но в глубине этого внутреннего падения — холодная, ясная мысль: если объединить усилия, если отбросить всё лишнее, весь сор, боль, гордость, привычку к одиночеству, — они смогут вести поиски быстрее. Жёстче. Глубже. До самого дна.

Ярослав.

Имя вспыхнуло не как имя врага — как имя ресурса. Имя силы, которую она так долго отталкивала, потому что знала, чем она грозит.

Знала, он через пару часов пригонит людей из другого региона, если надо — организует самолеты и привезет всех своих сотрудников на поиски.

К чёрту гордость.

К чёрту все конструкции, что годами удерживали её в иллюзии автономности. Сейчас осталась только цель, и цель эта была простой до боли: вернуть Настю живой. Пусть даже не целой — пусть с трещинами, со шрамами, с болью — но живой.

И если для этого нужно стереть с себя имя, статус, авторитет — она сотрёт.

Решение уже оформилось, осталась только механика. Она потянулась снова за телефоном, пальцы дрожали, губы прикусаны до крови — и в тот самый момент, когда должна была начаться необратимость, когда она уже собиралась нажать контакт, в приёмной раздался шум — резкий, внезапный, как разряд тока, как выстрел в спину.

Глухой звук падения, голоса, шаги — и этого оказалось достаточно, чтобы её пальцы разжались, и телефон, как в замедленном кадре, выпал из руки и с глухим щелчком ударился о стол, задребезжал, и замер. С ужасом она выскочила из кабинета, готовая к любым новостям, к любым хоть каким-то новостям. И леденеющая от ужаса.

В приемную зашел Виктор, неся на руках девочку. Рыжие растрепанные волосы, немного мятая одежда, заплаканные карие глаза, испуганные, панические. Грязная до ужаса белка в руках.

Альбина замерла, ощущая шум в ушах. Замерла, не в силах поверить своим глазам. Замерла, не понимая, что через мгновение на нее обрушиться страшный поток эмоций.

Шагнула к ним.

И прошептала.

— Не мог позвонить, дебил?

А потом — словно прорвало плотину — она метнулась к девочке, вырывая её из рук Виктора с такой яростью, будто хотела разорвать само пространство, разделявшее их. Она прижала Настю к себе с отчаянной силой, всем телом, до скрипа костей, так, что девочка только тихо пискнула — от боли, от страха, от невозможности сразу поверить в реальность. Пальцы Альбины сжались в спазме на спине ребёнка, и она зажмурила глаза, прижав Настину голову к себе, к груди, туда, где всё ещё билось сердце, которое так долго молчало в пустоте ожидания.

И вдруг — ответ. Тёплое, крепкое объятие. Настя вцепилась в неё с такой силой, с таким животным отчаянием, будто всё это время только и ждала этого момента — объятий. Её тоненькие ручки обвились вокруг шеи, сжались в кольцо, и стало тяжело дышать. Но Альбине было всё равно. Она не чувствовала боли, она не ощущала веса, она даже не плакала — потому что всё внутри неё горело ярким, мучительным, счастливым огнём: Настя была рядом. Настя была жива.

Варя плакала не скрывая слез, Дмитрий устало опустился на диван в приемной, откидываясь на спинку и закрывая глаза. Виктор стоял рядом, гладя рыжие, абсолютно одинаковые пряди Насти и Альбины.

— Прости, — ухмыльнулся он на поднятый к нему взгляд, — телефон сел, — и продемонстрировал темный, давно погасший экран.

— Она далеко не ушла, на самом деле, — сдержанно заметил Виктор, когда Варя вернулась с кухни и поставила на стол поднос с дымящимися кружками кофе. Горьковатый