Советская матрица - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Надо сказать, что и в царской России становление предпринимательства буржуазного (а не сословного) типа происходило сложно, и это поспособствовало ослаблению монархии и углублению противоречий, приведших к революции. В отличие от западного капитализма, где представители крупной буржуазии начинали как предприниматели-пионеры, российский капитализм с самого начала складывался в основном как акционерный. Крупные капиталисты современного толка происходили в России не из предпринимателей, а из числа управленцев – директоров акционерных обществ и банков, чиновников, поначалу не имевших больших личных капиталов. Крупные московские («старорусские») капиталисты вроде Рябушинских, Морозовых или Мамонтовых начинали часто как распорядители денег старообрядческих общин. По своему типу мышления и этической основы и те, и другие не походили на западных буржуа-индивидуалистов.

«Масса» буржуазии в России была очень мала40. В Москве, согласно переписи 1902 г., было 1394 хозяева фабрично-заводских заведений, включая мелкие. 82 % предпринимателей входили в состав старых ремесленно-торговых сословий и не испытывали острой нужды в переустройстве общества на либерально-буржуазный лад.

Многочисленные попытки основать политические партии буржуазии («собственников») не увенчались успехом. Одним из парадоксов России было то, что за расширение возможностей буржуазного развития боролись партии, не являющиеся буржуазными ни по своему социальному составу, ни по идеологии.

Та небольшая часть крупных капиталистов, которая смогла войти в симбиоз с «импортированным» зрелым западным капитализмом, после 1905 г. заняла столь радикальную социал-дарвинистскую антидемократическую позицию, что вступила в конфликт с господствующими в России культурными нормами.

Не получила буржуазия в России и того религиозно освященного положения, которое дали западной буржуазии протестантизм и тесно связанное с ним Просвещение. Российские буржуазные либералы были романтиками, обреченными выступать против зрелого и бюрократического государственного и иностранного капитализма.

М. Вебер приводит фундаментальный довод: к моменту первой революции в России понятие «собственность» утратило свой священный ореол даже для представителей буржуазии в либеральном движении. Это понятие вообще не фигурирует среди главных программных требований данного движения. Как пишет один из исследователей трудов Вебера, «таким образом, ценность, бывшая мотором буржуазно-демократических революций в Западной Европе, в России ассоциируется с консерватизмом, а в данных политических обстоятельствах даже просто с силами реакции».

Интеллигенция, восприняв западные либеральные и демократические идеи, в то же время не стала буржуазной. Ее социальная философия (не сводимая ни к какой конкретной идеологии) представляла собой противоречивое сочетание идеалов свободы с мессианским, в основе своей религиозным идеалом правды и справедливости.

В результате русская интеллигенция, проведя огромную работу по разрушению легитимности самодержавия, не смогла взять на себя легитимацию государства буржуазного. Напротив, значительная и авторитетная часть интеллигенции заняла определенно антикапиталистические позиции. Интеллигенция не видела в буржуазности импульса к «социальному творчеству», но зато слишком бросалось в глаза «отрицание равенства». И, в общем, заметного успеха кампания по смычке интеллигенции с буржуазией не имела.

Но и дворянство, очень влиятельное сословие России, стало после 1905 г. антибуржуазным, пусть и «справа». Его неприятие либерально-капиталистического строя стало фундаментальным. Газета «Утро России», которая издавалась на деньги крупного капитала (Рябушинские, С.Н. Третьяков и др.), писала в 1910 г.: «Дворянину и буржуа нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа: одному из них приходится уходить».

Таким образом, российская буржуазия, не успев сложиться как «класс для себя», со своей идеологией, проектом, организацией, информационной и нормативной системой, оказалась без эффективных социальных союзников и в конфликте с государством. Она смогла лишь свергнуть монархию (с помощью Запада), разрушить прежнюю государственность и империю, но не смогла сформировать дееспособную власть и госаппарат, не завоевала легитимности и в октябре 1917 г. сошла со сцены. Генетического родства с культурой русской буржуазии новые собственники России конца ХХ века не имеют.

Генезис современного предпринимательства России. Сложности формирования российской буржуазии 1990-х годов предвиделись уже в 1989–1991 гг. В тот момент было достаточно людей, одержимых духом предпринимательства. Они хотели созидательной работы вне иерархии государственных предприятий и учреждений. Ценными кадрами могли стать отслужившие офицеры и квалифицированные рабочие и инженеры. Они стали бы работать в тесном контакте с государством, и им можно было бы вручить капитал.

В научных учреждениях делались разработки с учетом опыта начала ХХ века и либеральных реформ за рубежом (в Испании, в Китае, на Тайване). Было видно, что синтез культуры России с частной собственностью – большая и сложная проблема, и было почти очевидно, что разрубить ее, как «гордиев узел», не удастся. Тяга к накоплению собственности была в России предосудительной, недаром М. Вебер видел в этом главное препятствие развитию капитализма.

Современный капитализм и буржуазное общество могли быть построены на Западе потому, что им предшествовало построение новой нравственной матрицы – протестантской этики. Она задала путь, предложила людям новый способ служения Богу, инструментом которого, в частности, была нажива. Именно в частности, как один из инструментов, а не как идеальная цель. Новое представление о добре и связанный с ним новый тип знания, порожденные Реформацией, легитимировали новое жизнеустройство, оправдали страдания населения.

Ничего похожего не имело места в эпоху Горбачева – Ельцина. За первые десять лет перестройки и реформы сервильное обществоведение много сделало, чтобы вообще устранить из мировоззренческой матрицы экономической элиты понятия греха и нравственности, заменив их критерием экономической эффективности.

Бердяев отмечал важную особенность: «Русская борьба против буржуазности, русское неприятие буржуазного мира… Для России характерно и очень отличает ее от Запада, что у нас не было и не будет значительной и влиятельной буржуазной идеологии» [1]. Если так, то напролом лезть было глупо, нужен был общественный договор, учитывающий культурные ограничения.

Но решение было принято в закрытом порядке, ученые-«консерваторы» не были допущены к обсуждению. Сложился альянс части номенклатуры с теневыми и даже преступными группами, которые окрепли во время перестройки. Выбор доктрины реформ России преследовал латентные политические цели – демонтаж советской политической системы, ликвидация Варшавского блока и самого СССР.

В 2001 г. А. Чубайс дал интервью о ваучерной приватизации. Он сказал: «Мы занимались не сбором денег, а уничтожением коммунизма. Это разные задачи, с разной ценой… Мы знали, что каждый проданный завод – это гвоздь в крышку гроба коммунизма. Дорого ли, дешево, бесплатно, с приплатой – двадцатый вопрос, двадцатый. А первый вопрос один: каждый появившийся частный собственник в России – это необратимость. Это необратимость… Приватизация в России до 97 года вообще не была экономическим процессом… Она решала главную задачу – остановить коммунизм. Эту задачу мы решили. Мы решили ее полностью» [2].

Однако оправдать этот выбор конъюнктурной политической задачей нельзя, т. к. этот выбор породил порочный круг, который надолго