Советская матрица - Сергей Георгиевич Кара-Мурза

блокировал и возможность консолидации общества, и восстановление хозяйства, и модернизацию всего бытия России. Разорвать этот порочный круг будет исключительно трудно и, возможно, не удастся без политического насилия.

Приватизация привела к избыточным разрушениям народного хозяйства и общества, каких не требовалось для решения политической задачи; она привела к такому глубокому регрессу России, что объективно оценивается как большая операция в «войне наций» (или даже цивилизаций).

Опыт 25 лет подтвердил прогнозы: в самой доктрине была допущена фундаментальная ошибка. Ее авторы игнорировали тот факт, что любой хозяйственный уклад имеет под собой определенную мировоззренческую основу. Ни в одной стране, которая проводила индустриализацию, не допускали возникновения частного предпринимательства, не связанного какой-либо этической системой.

Капиталистическая экономика западного типа базируется на специфической культурной основе, во многих смыслах несовместимой с культурой России. В Западной Европе и США предприятия создавали пуритане с жесткой этикой – прибыль вкладывалась в производство и науку, а не в капризы и мотовство. «Дух капитализма» западного типа имеет специфические религиозные корни, определенную картину мира, определенный тип рациональности и мышления, определенную этику. И это в одинаковой мере важно и для предпринимателей, и для рабочих.

В Японии, и потом в Юго-Восточной Азии, сложился «конфуцианский капитализм», организованный государством на основе межсословного договора, корнями уходящего в ХI век. Япония, когда ей надо было создавать современную промышленность («Реставрация Мэйдзи), отправила в Европу самураев учиться на предпринимателей, а ремесленников – на инженеров. Это была, как и у пуритан, форма служения. А социальную форму для организации промышленных предприятий японское государство нашло в форме контракта между самураями, ремесленниками и крестьянами. Возникла другая форма предпринимательства, чем в западном капитализме, но также созданная на жесткой этической матрице. Некоторые российские экономисты даже считают, что по социальной организации японское предприятие ближе к социалистическому, а не частному капиталистическому западного типа.

Русский капитализм ХIХ – начала ХХ вв. был многим обязан общинам старообрядцев, которые вручали сбережения общины для создания фабрик молодым образованным выходцам из общины. Но в России 1990-х годов готовую промышленность вручили людям, лишенным всяких нравственных обязательств перед производством, зачастую не знающим и не любящим его. Редкие исключения не изменили общей картины.

Общий вывод такой. Не может возникнуть успешной рыночной экономики, если общность частных предпринимателей, которым дают право распоряжаться капиталами, не связана жесткими этическими нормами, нарушение которых карается санкциями уже не только государством, но и самим сообществом. Напротив, реформаторы 1990-х в России исходили из того, что ослабление государственного контроля и надзора, свобода от обыденных для советского времени норм, увеличение для частного капитала масштаба и разнообразия свобод и льгот приведут к появлению дееспособного и ответственного предпринимателя.

Это – глубокое заблуждение. Эффективный и ответственный предприниматель – продукт большой системы социальных, культурных и экономических усилий государства и общества. Без этой системы уход государства приводит лишь к появлению хищного антисоциального и антинационального культурно-исторического типа, который начинает доминировать в сообществе.

Не были учтены даже выводы самих теоретиков рыночной экономики. Адам Смит заканчивает первый том своей главной книги «Богатство народов» предостережением о культурных особенностях предпринимателей. Он писал: «К предложению об издании какого-либо нового закона или регулирующих правил, относящихся к торговле, которое исходит из этого класса, надо всегда относиться с величайшей осторожностью; его следует принимать только после продолжительного и всестороннего рассмотрения, с чрезвычайно тщательным, но и чрезвычайно подозрительным вниманием. Оно [предложение] ведь исходит из того класса людей, интересы которых не совпадают с интересами общества, который обычно заинтересован в том, чтобы вводить общество в заблуждение и даже угнетать его, который действительно во многих случаях и вводил его в заблуждение и угнетал» [3].

Более того, исследователь трудов Смита Т. Линдгрен в книге «Социальная философия Адама Смита» (1973) писал, что главной задачей политэкономии была не проблема эффективности, а совместимость правил социальной практики с принципами справедливости, которые разделяет большинство населения. По словам Линдгрена, «Смит был убежден, что справедливость, а не эффективность является sine qua non любого общества».

Об этом пишет и философ К.А. Свасьян: «После наспех проведенной перестройки… началась пересадка: диковинный эксперимент социал-мичуринцев, вознамерившихся скрестить хоругвь с либертарианством и выращивать протестантские культуры на православном камне веры. Эти начитавшиеся в свое время Макса Вебера шестидесятники ухитрились упустить из виду очевидное: чтобы капитализм возникал из духа аскетической этики, а не из разбоя вчерашних комсомольских выскочек, выскочивших вдруг из своих закрытых партийных кормушек в “закрома родины”, потребовалась бы, как минимум, религиозная реформация с заменой православия трансплантатом кальвинизма» [4].

С самого начала легализованная общность предпринимателей старалась дистанцироваться от массы еще советских людей и их этических норм. Было введено понятие, которое претендовало даже на то, что бизнес-сообщество станет новым народом. Кто такие «новые русские»? Это тот небольшой новый народ, который собирались создать, чтобы он стал демосом. Предполагалось, что он составит примерно 10 % населения, остальные будут охлосом. Но эти проекты начала 1990-х годов быстро свернули – в массовом сознании «новые русские» симпатий не вызвали.

Власть реформаторов в 1990-е годы не просто не задала чего-то похожего на протестантскую этику, она сформировала ее антипод – этику расхитителя средств производства и жизнеобеспечения страны. Этот провал надо закрывать, но пока такой программы не выдвигается.

Но дело не только в символической сфере. Само наделение собственностью производилось по механизмам и критериям, которые сразу разрушили остатки и так хлипкой этической основы предпринимательства.

Приватизация как «родовая травма» российского предпринимательства. В 1991 г. Верховный Совет СССР, а затем и Верховный Совет РСФСР приняли законы о приватизации промышленных предприятий, а в 1992–1993 гг. эта массовая («ваучерная») приватизация была проведена – так торопливо, что даже игнорировали закон и провели ее по Указу Ельцина.

Эта приватизация является самой крупной в истории человечества акцией по экспроприации – изъятию собственности у одного социального субъекта и передаче ее другому. При этом никакого общественного диалога не было, власть и не спрашивала согласия собственника на приватизацию. По своим масштабам и последствиям она не идет ни в какое сравнение с другой известной нам экспроприацией – национализацией промышленности в 1918 г. Тогда большинство крупнейших заводов и до этого было государственными (казенными), а основная часть промышленного капитала в России принадлежала иностранным фирмам стран, совершивших интервенцию. Поэтому национализация непосредственно коснулась очень небольшой части буржуазии, которая к тому же была в России очень немногочисленной.

Совершенно иной характер носила экспроприация промышленности в 90-е гг. ХХ века. Теперь небольшой группе «частных собственников» была передана огромная промышленность, которая изначально была вся построена как единая государственная система. Это был производственный организм совершенно нового типа, не известного прежде.