Война за независимость Чили - Андрей Аркадьевич Щелчков

невыполнение грозил расстрел[593]. Точно такое же распоряжение сделал, вступив в Сантьяго в 1814 г., Осорио во время реконкисты. Патриоты опасались вооруженного сопротивления оставшихся роялистов, возникновения партизанского движения. К сожалению, они не смогли этого избежать.

В тот же день был издан другой декрет, запрещавший под страхом смертной казни испанцам и тем американцам, что зарекомендовали себя врагами «новой системы», появляться на улице после вечерней молитвы. Для них был введен комендантский час. Также было запрещено собираться в их домах числом более трех человек[594].

Было необходимо упрочить финансовое положение нового правительства за счет проигравшей стороны. С этой целью был принят ряд репрессивных мер против роялистов и испанцев, проживавших в Чили. Декрет от 19 февраля 1817 г. наложил секвестр на имущество бежавших роялистов. Его первая статья гласила: «Переходят в собственность государства всё имущество, права, акции беглецов; всякое их укрывательство объявляется государственным преступлением». Укрывавшим роялистов грозила смертная казнь[595]. Эти меры мало отличались от действий испанцев в Чили в предыдущие годы, которые патриоты называли чудовищным тиранством и варварским деспотизмом. Репрессии обрушились также на видных чиновников колониальной администрации. За преданную службу королевскому правительству чиновникам грозила потеря места.

Указом 12 марта 1817 г. была создана комиссия из трех коммерсантов-испанцев, которые должны были собрать со своих соплеменников контрибуцию в 600 000 песо. Закон оправдывал эти меры: «Ввиду того, что европейские испанцы являются самыми отъявленными врагами и разжигателями войны, будет справедливым, что они же и будут финансировать нашу с ними борьбу»[596].

Плененных при Чакабуко солдат и офицеров королевской армии отправили в Мендосу, где чилийцев отделили от солдат-испанцев. Первых включили в состав армии патриотов и отправили на север, к армии, противостоящей роялистам в Верхнем Перу. Чилийцы составили большую часть этих аргентинских войск. Особо ненавистных испанских военных, прославившихся во время реконкисты как палачи и угнетатели, подвергли суду и казни. Так, командира Талаверас В. Сан Бруно, обвиняемого в многочисленных убийствах патриотов, пленили в битве при Чакабуко, привязали к ослу и отправили в Сантьяго. По дороге народ кидал в него камни и грязь. Через несколько дней его осудили и повесили[597].

О’Хиггинс должен был усилить полицейские меры и пресекать любую агитацию в пользу Испании. Был создан «Трибунал мщения», который занялся делами роялистов и деятелей режима реконкисты[598]. Репрессии коснулись и церковных властей, которые занимали враждебную патриотам позицию. За пропаганду против освободительной армии и «подрывные действия» правительство 26 февраля 1817 г. выслало в Мендосу архиепископа Родригеса Соррилью и других церковников[599]. Место высших клириков должны были занять люди, лояльные к новым властям. В июле 1819 г. был введен временный запрет церковным орденам и простому клиру на связи с Апостольским престолом и испанской церковной иерархией. Финансы церкви ставились под контроль гражданских судов[600].

Особенно реакционную позицию заняли священники на юге, где они открыто призывали крестьян оказывать сопротивление патриотическим войскам. Новые власти рисовались ими как еретики, нарушившие клятву верности монарху. Аргументом в пользу ереси было наличие в рядах армии патриотов офицеров-иностранцев, многие из которых не были католиками.

Позиция священников не была единой. Часть клира поддержала освободительную борьбу, считая её почти религиозным долгом. Некоторые священники, такие как Камило Энрикес, были идеологами революции освобождения. Ещё в Мендосе Сан-Мартин образовал службу капелланов, проповедовавших не только религиозные догмы и заповеди, но и любовь к родине[601]. Именно священники в патриотической армии были первыми выразителями нового чилийского и американского патриотизма, противостоящего верноподданичеству и испанской идентичности.

Военный министр Х.И. Сентено после поездки по югу был обеспокоен позицией церкви. 18 августа 1817 г. он издал циркуляр местным церковным и гражданским властям, в котором приказывал священникам «проповедовать своим прихожанам ежедневно, особенно в праздничные дни, что идеи гражданской свободы, разума, равенства прав, безопасности личности и процветание граждан есть цель нового правительства»[602].

Назначенный О’Хиггинсом комиссар по религиозным орденам священник Педро Арсе рассылал по всем приходам и монастырям указания не считать безбожным новое правительство, подчеркивал его соответствие догмам и положениям церкви. Новые власти стремились к союзу с церковью. Педро Арсе опирался в своем изложении не на революционные теории того времени, а на тезисы Фомы Аквинского, оправдывавшего прямое действие принципа народного суверенитета[603]. Постепенно отношения с церковью были урегулированы.

Кроме гонении на роялистов, О’Хиггинс и Сан-Мартин зорко следили за действиями сторонников Карреры. Партизанский герой Мануэль Родригес со своим отрядом действовал в провинции по своему усмотрению, без оглядки на власти в Сантьяго, давая всякий раз понять, что предпочел бы видеть во главе страны Карреру. Он вошел в Сан-Фернандо, который осаждал в январе 1817 г. Там Родригес сменил местные власти без санкции Сантьяго, наложил огромную контрибуцию на местных богатых горожан, единственной виной которых было то, что они в свое время не поддержали его отряд.

О’Хиггинс зорко следил за Родригесом и его приверженцами, которые представляли для него большую опасность как открытые сторонники Х.М. Карреры. За своеволие в Сан-Фернандо Верховный правитель приказал арестовать Родригеса и доставить его в Вальпараисо под конвоем, чтобы в дальнейшем отправить в изгнание под предлогом особой миссии в США. Объясняя Сан-Мартину свою позицию в отношении Родригеса, О’Хиггинс писал: «Мануэль Родригес — это субъект с большой историей. Он сейчас отказался от 3 тысяч песо и одной тысячи годового содержания, лишь бы не уезжать, а оставшись, получить гораздо больше»[604]. О’Хиггинс видел в нем опасного противника. Однако Родригесу удалось переговорить с Сан-Мартином, всегда с большой симпатией относившегося к нему, и главнокомандующий назначил его офицером своего штаба. О’Хиггинс, глубоко уязвленный, был вынужден смириться с этим.

В августе 1817 г. по обвинению в заговоре против новой власти были арестованы многие близкие к Каррере деятели, в том числе М. Родригес. Вскоре их отпустили после подписания ими декларации о лояльности властям и обещания не нарушать политический порядок[605]. В Аргентине арестовали находившихся там братьев Луиса и Хуана Хосе Каррера. Над ними устроили судилище. Всем было ясно, что приговор будет жестоким.

Сан-Мартин написал по поводу этого дела письмо О’Хиггинсу, в котором высказал сомнения в необходимости расправы над людьми, боровшимися за независимость Чили и имевших большие заслуги перед страной. Он предлагал подумать над тем, что Каррера могут быть полезны стране, и их надо простить. При этом Сан-Мартин добавлял, что принимает любое решение О’Хиггинса, понимая, что внутренние чилийские дела должны были решаться самими чилийцами[606]. 8 апреля 1818 г. Луис и Хуан Хосе Каррера были расстреляны. О’Хиггинс потряс всех своим цинизмом и жестокостью, прислав отцу