Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

внуком, и я всегда хотел заслужить одобрение, доказать, что достоин его внимания. Особенно мне нравилось проводить ночи только с бабушкой и дедушкой. Я спал в их кровати и радовался, что не нужно делить кровать с братьями и сестрой, как дома. Как же я обожал быть в центре их внимания!

Находясь под защитой любящей семьи и близких, я почти ничего не знал о гонениях, которым на протяжении веков подвергались евреи в Наревке и в других поселках и городах от рук то одного, то другого правителя. В начале 1900-х годов мои родители были свидетелями погромов, после которых многие евреи Наревки уехали в Америку, в том числе братья матери, Моррис и Карл. Даже не зная языка, они верили: в Соединенных Штатах их ждет лучшее будущее. Через несколько лет навстречу новой жизни туда же уехала их красавица сестра Шайна.

Мои родители не понаслышке знали и о Великой войне 1914–1918 годов, которую до 1939 года не называли Первой мировой, ведь никто и представить не мог, что всего через двадцать лет после этой кровавой бойни мир погрязнет в еще более ужасном конфликте. Во время Великой войны оккупировавшие Польшу немецкие солдаты относились ко всем полякам примерно одинаково, независимо от веры. Тогда мужчин из Наревки и многих других деревень призвали на принудительные работы. Мой отец работал у немцев на узкоколейной железной дороге, по которой перевозили пиломатериалы и другие грузы из нашего района в Германию. В 1918 году она потерпела поражение, и оккупационные войска вернулись на родину.

Сейчас, оглядываясь назад, можно утверждать: мои родители и многие другие жители совершили ужасную ошибку, полагая, будто немцы будут относиться к ним так же, как и во время Первой мировой войны. Они думали, что это окажутся такие же люди – мужчины, выполняющие воинскую обязанность и в первую очередь мечтающие вернуться к женам и детям. Люди, у кого хоть что-то просыпается внутри в ответ на доброту и гостеприимство. Подобно тому, как люди думали обо мне в связи с моим дедом и возлагали на меня определенные надежды, оценивая в первую очередь по деду, мы думали и о немцах, вошедших в Польшу в 1939 году, – ориентируясь на тех, кто приходил до них. А как иначе думать с точки зрения логики? В конце концов, чему можно доверять, как не собственному опыту?

Когда я вспоминаю место, где вырос, ту деревню, подарившую столько сокровенных воспоминаний, на ум приходят слова песни на идише, которую я пел вместе с Лансманом и его сыновьями. Она называется «Ойфн припетчик», что в переводе означает «У очага». В ней под довольно грустную мелодию рассказывается, как раввин учит юных учеников еврейскому алфавиту, подобно тому, как меня обучали этим буквам в хедере. Песня завершается зловещими словами, когда раввин предупреждает:

Вот вы вырастете, дети,

Вот тогда вы все поймете,

Сколько скорби в этих буквах,

Сколько слез в них и печали.

По вечерам, когда я пел ее с Лансманами, эти слова казались древней историей. Мне и в голову не приходило, что они предсказывают неизбежное и страшное будущее.

2

Трудно представить мир без самолетов или автомобилей, мир, в котором люди всю жизнь проводят в одном и том же регионе и редко уезжают дальше, чем на несколько километров от родной деревни, мир без интернета или хотя бы без телефона. Но, должен признать, я с особой теплотой лелею воспоминания о маленьком мирке, где провел первые годы детства. Это было место, наполненное любовью и семейным теплом. Предсказуемость и рутина делали редкие удивительные моменты особенно запоминающимися. Вспоминая тот образ жизни, теперь уже такой далекий, я испытываю чувство тоски, особенно по бабушкам и дедушкам, тетям и дядям, двоюродным братьям и сестрам.

Из рассказов отца у меня в голове сложился сказочный образ города Кракова, расположенного в пятистах шестидесяти километрах (и нескольких световых годах) от той жизни, которую я знал в Наревке. Наверное, отцу было тяжело осознавать, какое бремя он взвалил на мать, оставив нас на столь долгое время. Однако мама понимала: он работает ради нашего лучшего будущего, и мы терпеливо ждали, пока отец накопит достаточно денег для переезда. Наконец, после пяти лет упорного труда, весной 1938 года он прислал за нами. Я был в восторге. Будучи восьмилетним ребенком, я обожал приключения. Я знал, что в большом городе их будет предостаточно, да сама возможность жить рядом с отцом казалась самой замечательной на свете. Ведь я так редко видел его начиная с трех лет! Поэтому с волнением и без всяких опасений помахал на прощание бабушкам, дедушкам, тетям, дядям, двоюродным братьям и сестрам, готовый погрузиться в новую жизнь. Я представлял, как буду приезжать в гости к родственникам. И так, не оглядываясь, отправился в свою первую поездку на поезде вместе с матерью, братьями и сестрой.

До этого я никогда не выезжал за пределы родной деревни, тем более на поезде. Все в этой поездке казалось захватывающим: звуки, скорость, проносящиеся перед глазами пейзажи. Я был готов – или думал, что готов, – ко всему, что будет дальше.

Не помню точно, сколько длилась поездка, помню лишь, что довольно долго – по крайней мере несколько часов. Помню, что каждый момент был для меня преисполнен очарования. Мир казался таким огромным, а мы всего-то проехали несколько сотен километров. Когда стемнело, я испугался, что что-то пропущу, если не буду вглядываться в окно. Было далеко за одиннадцать вечера, когда поезд прибыл на вокзал Кракова. Отец уже ждал нас на перроне, и мы бросились к нему в объятия. Потом погрузили багаж на поджидавшую нас тележку и столпились возле извозчика. Меня поразило, что в столь поздний час, когда мне уже давно пора спать, повсюду ездили трамваи и ходили пешеходы. «Почти приехали», – заверил отец, когда мы пересекали реку Вислу, протекавшую через весь город. Пока лошадь стучала копытами по мощеным улочкам невероятного города, я наконец-то сдался перед желанием поспать. Я впитал все, что мог впитать за один день.

Через несколько минут мы добрались до места назначения. Наше новое жилище располагалось в многоквартирном здании на улице Пшемыслова, дом 13, к югу от реки. В доме проживали сотрудники стекольного завода, где работал отец. Квартира наша находилась на первом этаже. Как и в доме в Наревке, в ней было всего две комнаты – спальня и