Мальчик на деревянном ящике. Самый младший из списка Шиндлера - Леон Лейсон

гостиная, – но жилая площадь гораздо больше. Больше всего меня поразил водопровод. Пока мы не рухнули в постель, отец провел нас в коридор, чтобы показать ванную комнату, которую нам предстояло делить с тремя другими семьями. Он потянул за цепочку, а я с широко распахнутыми глазами взирал на то, как унитаз наполняется водой. До этого я считал величайшим изобретением электрическую лампочку, а теперь, когда понял, что больше не придется ходить темной ночью на улицу по нужде, решил, что лампочка и электричество все же уступают унитазу и водопроводу. Дергая за цепочку и наблюдая, как плещется в унитазе вода, я думал, что это самое необычное изобретение, какое только может быть. Тот день был полон чудес.

На следующее утро мы с Давидом отправились исследовать новые окрестности. Постепенно мы отходили все дальше от дома, сначала по улице, потом через квартал и наконец дошли до моста Силезских повстанцев, соединявшего наш район с главными краковскими достопримечательностями: традиционным еврейским кварталом Казимеж, историческим районом старого города и Вавельским замком – дворцом королей и королев, правивших в те времена, когда Краков был столицей средневековой Польши. Очень скоро я осмелел настолько, что стал исследовать город самостоятельно. Все те виды, которыми я любовался на коробках с конфетами, в реальности оказались еще более впечатляющими. Особенно привлекали грандиозные парки и исторические здания Кракова, такие как старая синагога пятнадцатого века и Мариацкий костел – величественный готический собор тринадцатого века, возвышающийся над главной площадью. Именно там каждый полдень играл трубач, которого я слышал по сооруженному Цалигом радио.

Каждый день сулил новые приключения, и мне не терпелось увидеть, что скрывается за очередным поворотом. Время от времени я прикладывал руку к какому-нибудь зданию, чтобы убедиться, что мне это не снится. Из-за царящей на улицах суеты казалось, будто у всех имеются какие-то важные дела. Иногда я пытался поспевать за широкими шагами прохожих, чтобы просто понять, куда они идут. Было забавно рассматривать разные модели обуви, а потом поднимать голову и видеть лица тех, кто их носит. Порой я останавливался, чтобы рассмотреть витрину универмага, заполненную роскошными товарами, от одежды и украшений до бытовых приборов. Я никогда не видел ничего подобного. Это походило на съемочную площадку или парк развлечений, хотя в то время я не подозревал о существовании подобных мест.

Наша квартира находилась в промышленном районе рабочего класса в нескольких кварталах от завода отца на улице Липова. Там обитало много мальчишек моего возраста. Иногда они подшучивали надо мной за то, что я с открытым ртом удивлялся достопримечательностям, которые они считали само собой разумеющимися. Им нравилось выставлять себя искушенными городскими детьми, объяснявшими наивному деревенскому простаку, как все устроено. Но иногда и сами останавливались вместе со мной, чтобы рассмотреть какую-нибудь привлекшую мою внимание диковинку.

Вскоре у меня появилось несколько особенных друзей, и мы обожали придумывать всякие игры. Одним из любимых развлечений было кататься на курсировавших по городу трамваях. Так как денег не было, мы придумали, как нам казалось, необычайно хитрый способ ездить бесплатно: запрыгивали в вагон в конце, противоположном тому, где стоял кондуктор. Пока он двигался к нам, собирая деньги за проезд и пробивая билеты, мы следили за ним и спрыгивали с трамвая как раз перед тем, как кондуктор нас настигал. Потом мчались в другой конец вагона, чтобы продлить приключение по крайней мере на несколько остановок, пока кондуктор не раскусит наш план. Мне эта игра никогда не надоедала.

То, что я был евреем, для новых приятелей не имело никакого значения. Важно было лишь то, что я разделял их чувство озорства и смелости.

Краков был не просто историческим городом, но и ярким космополитичным культурным центром, полным театров, кафе и ночных клубов, там даже был оперный театр. Скромный доход отца не позволял нам посещать подобные места. Ближе всего я познакомился с ночной жизнью Кракова, когда передавал любовные записки между мужчиной из кабаре и женщиной, жившей в соседней с нашей квартире. Соседка давала мне деньги на проезд в трамвае, но вместо того, чтобы ехать, я проходил это расстояние пешком. Дойдя до кабаре, я передавал записку швейцару. В ожидании ответа заглядывал внутрь, желая понять, что же привлекает туда людей каждую ночь. Мне так и не удалось ничего увидеть, хотя я слышал бодрую польскую музыку. Потом шел домой и отдавал деньги матери, потому что и до войны денег нам всегда недоставало.

Отец был рад, что мы наконец-то переехали. Он с гордостью показывал нам свой стекольный завод и никогда не возражал, когда мы с Давидом приходили к нему на работу. Если он был занят делом, то поручал нам какое-нибудь трудоемкое задание – например, распилить толстое бревно пополам. Смысла в этом не было, зато отец щедро хвалил нас, когда половинки падали на пол. Он был опытным мастером по изготовлению инструментов и штампов и занимался тем, что делал формы для производимых компанией стеклянных бутылок. К нему, как к умелому оператору механизмов, обращались многие владельцы фабрик в округе. Его гордость за свою работу ощущалась и дома, где он казался своего рода королем замка, пусть и представлявшего собой скромную квартиру. Мать старалась удовлетворять все его потребности, мы были на втором месте.

За годы проживания отдельно мой старший брат Хершель, находившийся под опекой отца, заметно повзрослел: остепенился, нашел работу и начал откладывать деньги. Бунтарство осталось позади, он стал внимательным и ответственным. У него появилась девушка, и потому, несмотря на наше воссоединение, виделись мы редко.

Постепенно мы начали привыкать к жизни в Кракове и сосредоточились на том, чтобы освоиться, обустроить дом и наслаждаться совместной жизнью. Слухи о беспорядках и насилии в Германии вызывали некоторую тревогу, и все же больше всего нас занимали повседневные дела и заботы. В сентябре 1938 года мы отпраздновали Рош ха-Шана, еврейский Новый год, а после отметили День искупления, Йом-кипур, в прекрасной реформистской синагоге – одной из более чем сотни разбросанных по всему городу. В Кракове проживало около 60 000 евреев, что составляло примерно четверть населения города. Тогда казалось, что мы неотъемлемая часть жизни Кракова, но сейчас, вспоминая те дни, я понимаю: некоторые признаки указывали, что впереди нас ждут нелегкие времена.

Однажды в новой начальной школе, где учились сотни детей из моего района, учитель четвертого класса особо выделил меня из толпы, назвав Мошеком – уменьшительным от имени Моше. Сначала я был поражен – подумал, что он знаком с моим отцом Моше, и понял, что