Возраст Весны - Саша Немировский

Й С К А Я В О Й Н А

Суккот —

праздник жизни. Щедр Всевышний   к семени Моисея.

Скот  

распуган, убит. Лежит   навзничь хозяин. Тоже не дышит. У младшей дочери — на бок шея. Остальных  угнать. На глаза повязку. Связать, бросить в повозку. Пристукнуть,

чтоб не орали.

Над Израилем 

светит солнце. С точки зрения спутника  на орбите — всё нормально.

(23.10.23)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ХРАМ ЛЮБВИ

К ночи я возвращаюсь из города мёртвых. Переплываю Нил.

Меня встречают прекрасные жрицы. На алтарях, истёртых   от любовных схваток, не оседает пыль.

Облака,

огни над столицей  

отражаются в стоячей воде  

лагуны, как второе небо  в переплетениях лучей звёзд. Вечер садится.

На гряде,

на гребнях барханов удлиняются тени. Я возвращаюсь из города мёртвых, где я замёрз, пока прошагал  

его из конца в конец 

и уверился, что он пуст. Мне встретился лишь шакал, да, среди колец 

своей паутины — степной паук.

Жрица,

не открывая уст,

(обет молчания  

не терпит звук),

возврати меня в жизнь. Мне некуда торопиться. Подари тепло, чтобы им мне себя расплавить. Принять, смириться.

Увиденные картины отчаянием 

затопляют рамки памяти. Лица,

замученные лица,

размываются во лжи 

слов, вспучившей шумы   многоэтажного города живых.

Н О В А Я И У Д Е Й С К А Я В О Й Н А

Я не принадлежу ему так же, как и городу мёртвых — чужд. Здесь, в храме любви, стоящим между 

уже и ещё,

прими мою жертву. Возьми   это тело, используй, порви, выбрось. Это не мой расчёт. Это – нужда и это – надежда.

(11.11.23)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ЯЗЫКИ ВОЙН 

Жить в раю, говорить на любви. Босиком по песку вдоль кромки воды  по твоим следам, до половины   размытым.

А где‐то там идут две войны, где два раза мне  быть убитым. Ты себя не вини.

Где‐то тут, над розовым морем, облака лениво цепляют горы, буганвилия  

краснеет оттенком крови, и фонтаном ветки шумят над кровлей, целой, не проломленной долетевшим дроном.

Здесь, в раю, птицы паучка не тронут, на любви щебечут,

и нам их речь понятна. Я за тобой бреду, ссутулив плечи, на мостовой оставляя пятна.

А ты скользишь по пляжу. Из под короткой юбки — волшебство ножек. Далее хребта кряжи 

чернеют под твоей походкой, как домов фасады от пожаров в саже, потому что били прямой наводкой. Там меня положат.

Там до рая близко.

Прикоснуться б к коже в тишине, стиснуть.

Я в плену у зла. Ни еды, ни света. Выхода из склепа 

не найти на поверхность. Духота и голод — недалеко до краха. Лишь надежда не меркнет. Я о ней молчу на языке страха.

Н О В А Я И У Д Е Й С К А Я В О Й Н А

Терпкие 

мысли в раю не вызревают. Ах, лазурное Средиземное, – отражает 

нас в волнах с внешнего края, под качание любви. Безразмерное, светит солнце над пустыней, как над пшеницы полем, жжёт глаза,

кружит в танце. У теней    плещут руки.

Убитого лови да в рай бросай. Я шепчу на языке муки, я прошу на языке боли.

(14.03.24)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ВОПРОС  

Всемогущий,

неужели нельзя было придумать что‐то другое? Опять эта гнущая  

тело боль.

Опять Израиль с Персией  

не оставлены тобой в покое. Что это? —  новая история версии 2.0? Что они ничему не учатся? Опять мученица  

Юдифь с мечом будет спасать народ? Опять лучники,

катапульты  

с баллистическими стрелами, и опять с востока орда прёт. Снова плечом 

к плечу вдалеке от дома. От ласки. От нежности. Стоять против орущих полчищ. Благодарю, что поспела к Пасхе   американская помощь. На новые доспехи,

по местам разломов старых – тело прикрыть,

новые огненные колесницы.

Прикрыть ресницы.

Не вспоминать резни кошмары. За победы грядущих битв 

молиться,

раскачиваясь, растрачиваясь. Не потому ли стремится всё повториться, что неизменны слова молитв?

(26.04.24)

Н О В А Я И У Д Е Й С К А Я В О Й Н А

РЕАЛЬНОСТЬ 

Я уже не расту, повторяя изгибы жизни  тех, которые передо мной прошли. Мы – колосящийся лес   из кривых стволов.

Как и все,

я так же путаю мысли, крошки которых лишь хороши, чтобы шить покров 

для души  

той, что ещё различает числа.

Когда лицу требуемы белила, не затем, чтобы разбавить розовое, но чтоб закрасить серость, то время вопросов 

вышло,

и пора выживать на ответах, как бы этого ни хотелось. Перестать спешить,

(от этого в памяти потом дыры), беречь тело — одноразовый пакет, в котором душа плывёт по миру 

со скоростью, в моём случае, – две страны за одну жизнь. Научиться ценить лучшее, прощая всё остальное. Туча  

наступает на Иерушалаим. Выдержит ли стальной купол? Принимая  

то, о чём скупо  

говорил пророк, стоя  на круче холма, —

главное — не сойти с ума.

(11.03.24)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ИСААК 

Я потерял тебя, и боль непоправимей пустоты. Да, дни мои заполнили заботы, свершенья дел, сплетенье тел  в награде пота.

Лишь луч не разрывает темноты. Просты  

слова потерянного смысла. У них  бессилен звук.

Рука с ножом в сомнении повисла. Гляжу, но нету агнца вокруг.

Я потерял себя. Вина моя, твоя ли воля? Мой плуг 

смятений роет до крови́. Но как соврать?

Раскрой, что никогда не перешить, порви 

на доли.

Не страшно, что с виною надо жить, а страшно то, что с нею умирать.

(22.09.24)

ОТРАЖЕНИЯ ВРЕМЕНИ

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ИЗ ЦИКЛА «ОСТАНОВЛЕННЫЙ РЕЙС»

БЛЮЗ ПЕРЕМЕНЫ МЕСТ

Уехать, скажем, в Сан‐Диего, под пальмы,

к югу, по любви,

чтоб в декабре опять в сандалиях  

в телеге времени явилась нега.

Чтоб, с видом на американский флот   вдали,

курить на пляже в нарушенье знака, где бёдра и живот  

твои  

прилипшим покрываются песком. Пускай, однако,

видят в свой морской  

бинокль моряки  

красавицу;

за нею пароход на рейде, меж островами.

Пускай, отливу вопреки, баркас старается  

на берег к бунгало под рыжей крышей, где цапля длинными ногами  

роет пропитание.

Пусть в свете  

разноцветном перед тайной  

Рождества  

в гирлянде ель.

(Чем городок южней, тем эти ёлки выше.)

Уехать от. Из це́лей  

волшебства,

реальность заменяя на надежду. На то, что книга без листа   с сюжетом прежним  

покажется, осмысленно проста.

О Т Р А Ж Е Н И Я В Р Е М Е Н И

Уехать, скажем,

в горы,

в заповедник — смотреть красоты, убежать людей.

Разнообразием флоры, формой кряжей  

пустоты  

заполнять в восторгах дней  

быстротекущих.

Всё лучше,

чем на севере, где тучи   да мокрый снег над множеством огней.

Где жизнь застыла, масками набычась, сложилась так, что можно только вычесть.

(28.11.20) 

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ГОД ПЕРВЫЙ

Мадонна заперта 

с младенцем. Без исхода. Притих Египет, поражённый казнью. Лишь ножкой шевелит дитё, да камера 

выкладывает в сеть движенья праздник  по воле кода.

Свобода  

отнята. Оставлены питьё  да интернет. Подавленный Иосиф, один без всех, за океаном расстояний, проигрывает клип. А после  наливает и подносит 

ко рту. Но отставляет.

Странным 

младенцу кажется наказанное время. Он не по дням растёт, не по часам умнеет  и ножками сучит, и в гневе топчет  летящую по воздуху отраву. Мадонна сухо кашляет, но, отвернувшись, правую  грудь подставляет — прочее  не важно.

Он громче  

сделает пришедший клип про бэби. Сыр на мацу — под это точно выпьет, поведя рукою,

крякнув, чуть выпрямляя спину. Отметив, что над царством карантина   звездой надежды в низком небе 

проходит «Боинг».

О Т Р А Ж Е Н И Я В Р Е М Е Н И

Другою 

стороной своей явилась вера, падре. Само собою образуется лекарство 

от болезни.

На что правители? На что им царство? Итогом всех известий — мадонна в кашель там опять, за кадром.

(04.05.20)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

CARNEVALE

Мне смерть глядит в глаза 

над масками прохожих 

и ветром шьёт по коже. Чтоб руку не подать — стреножит  мысль. Курсив людей без лиц, где я неосторожной 

кляксой 

на страницах 

улиц.

Я жадность к жизни — нарушение границ.

Я память о былом, чему сейчас не место, как звук трубы, сломавшей Иерихон. Я будущий соблазн, пришедший не в сезон. Как пресно  

наблюдать безгубую невесту 

с безротым  женихом — явилось б это сном.

Кино‐ужастик, клип, где я невольный зритель. Историей сюжет 

от времени затёрт.

Кому б вернуть билет 

и, чуть пригнувшись, выйти? Но в клипе появляется ещё один актёр.

(28.07.20)

О Т Р А Ж Е Н И Я В Р Е М Е Н И

ZOOM

Давай соберёмся 

толпой единиц и нулей  

на дружеский митинг. Хоть эта реальность дана в ощущенье глазам. Пульсирует, бьётся 

портрет без теней 

в разделённом на части экране. И выйти 

из комнаты в ночь покурить — только сам. Нас странно  

пугает текущее время возможностью смерти. Пускай не сегодня, ещё далеко горизонт. Только вертится 

мысль, в тверди 

лба углубляя морщины. Да забыт вкус ризотто — по известным причинам   

закрыт ресторан — где только на вынос  теперь наливают «pression».

Так чокнемся, друже! Так выплеснем пену наружу. Пусть кнопки залипнут, как мы, неуклюже 

обнимем друг друга, похлопав по спинам, в компьютерной луже, навечно при жизни застынув.

(20.04.20)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

ЕВРЕЙСКИЙ ДОМ 

Ну что, Марленочка, туманный Сан‐Франциско? Коронавирус.

В дом престарелых не пускают даже внуков. Всё развалилось.

А ты, как в детстве, снова в группе риска — при встрече, значит, ни щеку, ни руку  не подставить. И слова не с кем. Всё по‐английски.

Что эпидемия?

Видали много хуже!

За окнами, снаружи — зима, а всё светло, и видно выросшие   тени от деревьев на тротуарах, дрожа, теряют листьев кружево. Несовместимость траура  

людей с природой тем объёмней, тем контрастней,

что, кроме 

опустевших улиц да пешеходов в масках, особых признаков у смерти‐то и нет.

Марленочка, нам столько лет. Война, разруха, ласки, твой с импозантным выцветший портрет. Мы глазки 

строили. А сколько же нам было? Семья, заботы, дети — как у всех. Немного пыла 

ещё осталось. Вкус на ужин, на смех  с подругой, на книжку перед сном. В ответ 

на страх мы заперты листом 

указа на стеклянной двери, ведущей в комнат ряд.

О Т Р А Ж Е Н И Я В Р Е М Е Н И

 

Всё без толку. Должно быть, первый  случай уже давно. Лишь нам не говорят. Искусственное лёгкое, поверьте, такая гадость. Трубка внутрь. Какой‐то грипп. Ни поскользнуться с выси, ни упасть на кухне, разбивая утварь. Ни даже случай под трамваем. Да, так бывает,

что развязка смерти 

не тянет на масштабность жизни.

(13.04.20)

С А Ш А Н Е М И Р О В С К И Й

* * *

Человек состоит из  оставленных за собой вещей. Из плащей,

ключей и вообще  

из всего, чем, дорожа́, обрастает тело, живя на месте.