Голова дракона - Мануил Григорьевич Семёнов

В Киеве состоялась его встреча с Петлюрой и Скоропадским, в Риме — с Муссолини, в Берлине он видел Гитлера, а в Париже — Остина Чемберлена. Конечно, это не были официальные встречи. И никто из названных лиц, разумеется, и не подозревал, что их жадно и пристально разглядывает некто Борис Ефимов. Разглядывает не просто так, а с чисто утилитарными целями, чтобы потом поточнее запечатлеть их облик в карикатуре или сатирическом плакате.

Впрочем, с последним господином у художника даже возникло нечто вроде личного конфликта. Произошло это в 1926 году. По приказу правителя буржуазной Литвы Вольдемараса были казнены четыре литовских коммуниста. Вот тогда-то и появился в «Известиях» ефимовский рисунок «На литовской сцене». Он изображал палача Вольдемараса, раскланивающегося перед публикой, и двух аплодирующих ему джентльменов. В одном из них Чемберлен узнал себя и пришел в неистовство. Его правительство прислало в Москву ноту протеста.

— Чем же все это кончилось? — спрашиваю я у художника.

— Тем, чем и должно было кончиться. Известинскую карикатуру перепечатали все крупнейшие газеты мира. И Остин Чемберлен вынужден был безропотно проглотить горькую пилюлю. Правда, некоторое время после этого случая я изображал Чемберлена со спины… Но читатель безошибочно угадывал в этой фигуре с краешком монокля малопочтенного британского министра иностранных дел.

С особенной тщательностью, присущей только художнику, Борис Ефимов убирает с рабочего стола карандаши, кисти, бумагу, краски и приносит кофе. Сквозь затененные шторами окна пробивается мягкий, рассеянный свет. Мы продолжаем беседу.

— Борис Ефимович, занимаетесь ли вы натурой?

— К сожалению, редко. Делаю иногда натурные зарисовки на отдыхе, в туристических поездках. Я иногда думаю, что тут немалую роль сыграл мой первый учитель рисования: в белостокском реальном училище, которого мы между собой просто звали Гришкой. Он требовал неотступного следования за натурой. Бывало, посмотрит на рисунок и скажет: «У тебя, Ефимов, так, а там (имеется в виду выставленный для срисовывания предмет) совсем по-другому». И норовит при этом пребольно ткнуть в темя своим жестким, как деревяшка, пальцем. Никаких других отметок, кроме троек, я у него не получал.

И я думаю о том, как случилось, что паренек из семьи ремесленника, по отзывам школьных учителей не проявлявший никаких особенных способностей в рисовании, стал выдающимся художником? К счастью для него, существовали в то время педагоги куда более талантливые, чем белостокский Гришка. Это были Гульбрансон, Гейне, Тенни, Шиллинг, Ре-ми, Радаков, Лебедев, Яковлев… По их талантливым рисункам в «Симплициссимусе», «Сатириконе» и других иллюстрированных изданиях учился слушатель реального училища искусству карикатуры, постигал великое таинство ее художественного решения, от мелькнувшего в сознании еще не очень ясного замысла до продуманного во всех деталях, законченного рисунка.

Киевский период был в жизни начинающего художника решающим и переломным. Здесь юноша встретил Октябрьскую революцию, на его глазах пережил стольный город свою многострадальную судьбу. Город переходил из рук в руки, менялись «правители», взамен одних вывесок и лозунгов появлялись другие. Уроки жизни не проходили даром, юноша безоговорочно становится на сторону революции.

Но по-прежнему личная судьба Бориса Ефимова неясна ему самому. Кем быть? Да, он уже сотрудничает в редиздате Политуправления Красной Армии, вкусил аромат только что отпечатанных листовок, воззваний, брошюр, через его руки проходят призывные, как набат, плакаты. Но пока он только маленький винтик в этой клокочущей страстями агитационной машине, младший секретарь. Что делать дальше? Стать художником? Но ведь он так мало знает, у него нет школы. И тогда возникают проекты стать юристом, инженером-путейцем…

К счастью, ни одному из них не суждено было осуществиться. Я говорю — к счастью, потому что, может быть, мы имели бы сносного адвоката или инженера, но лишились бы замечательного карикатуриста.

А произошло следующее: Борис Ефимович Ефимов стал художником.

Где-то я читал, что один кинолюбитель, когда у него родился сын, предпринял такой любопытный эксперимент. Он все время, с первого дня его жизни, снимал сына своим любительским киноаппаратом. Причем каждый день делался только один кадр. Когда сын достиг совершеннолетия, то наш экспериментатор пропустил полученную ленту через проектор. Получился удивительный фильм. На экране прошла жизнь человека от первых дней существования на этом свете до расцвета и возмужания.

Я просматриваю альбом сохранившихся чудом рисунков Бориса Ефимова, и передо мной возникает примерно такая картина. Вот первая карикатура, опубликованная киевской газетой «Большевик» в 1919 году. Над рисунком заголовок: «Единая, неделимая». На железнодорожной платформе изображены четыре фигуры: одна женская, три мужских. К каждой фигуре дана подпись — «Вендетта», «Шульгин», «Драгомиров», «Бредов», удирающие в Одессу. Чтобы не было сомнения, куда они удирают, художник написал на борту платформы: «В Одессу» — и для пущей выразительности добавил: «Скотный вагон». Такова была эта первая карикатура, предельно наивная по замыслу и исполнению.

Я листаю альбом, дальше и вижу другие карикатуры, напечатанные в 1922 году в «Правде», «Рабочей газете», «Известиях» и, наконец, в «Крокодиле». Чудесным образом преображается рисунок. Чувствуется, как рука художника приобретает уверенность, штрих становится более определенным, композиция простой и строгой. И из суммы всех этих, казалось бы, случайных находок и открытий вырастает неповторимый ефимовский рисунок, который нам сегодня так привычен и знаком.

Спрашиваю художника, сколько же он сделал рисунков за свою более чем семидесятилетнюю жизнь? Учтем, что рисовать он начал девятнадцатилетним юношей.

Борис Ефимович отвечает мне так:

— Я просто не помню такого дня в своей жизни, когда бы я не рисовал. А сколько накопилось всего нарисованного мной, подсчитайте сами.

И вот этот простейший арифметический подсчет, может быть, несколько приблизительный, — около 22 тысяч рисунков. Поразительный итог! Естественно, что плодотворность работы в искусстве измеряется не количеством созданных произведений, а их качеством. Но все-таки воздадим должное умелым рукам художника и его неиссякающей творческой фантазии — двадцать две тысячи сюжетов, тысячи художественных решений! Не каждый способен на это.

С чем сравнить карикатуру? По чисто формальному сходству я уподобил бы ее моментальной фотографии. Если фотограф, вооруженный современной камерой, тратит на то, чтобы запечатлеть объект, буквально мгновения, то и карикатуристу на процесс изображения отводится совсем немного времени. Ибо карикатура запечатлевает политический момент, явление, факт, которые существуют и актуальны сегодня, а завтра могут уже умереть.

Если автору этих строк можно было бы хоть на короткое время стать карикатуристом, то он вынужден был бы перефразировать известное изречение и воскликнуть:

— Остановись, мгновение! Ты безобразно!

Но в действительности этого, к сожалению, не бывает. Жизнь быстротечна, одно событие сменяет другое, политические катаклизмы, кризисы, взрывы и падения происходят иногда намного чаще, чем смена погоды. И карикатурист обязан успевать за всеми этими быстротекущими