Политические сочинения. Том I. Личность и государство - Герберт Спенсер

в то же время с целью показать, насколько различны могут быть последствия использования двух этих принципов, было бы полезно на паре примеров продемонстрировать, к чему нас приводит принцип «общего блага». Во-первых, рассмотрим такой животрепещущий вопрос, как хлебные законы[70]. Наши законодатели говорят нам о колоссальном национальном долге, о том, что мы вынуждены выплачивать по нему проценты, что свободная торговля так обесценит деньги, что мы не сможем обеспечить сбор налогов; и более того, что если разрешить конкуренцию между иностранными и отечественными производителями, то земли будут выводиться из оборота, наше сельское население лишится работы, и страна окажется в бедственном положении. Посредством этих и многих других правдоподобных соображений нас убеждают в том, что ограничения на импорт зерна необходимы ради «общего блага». С другой стороны, предположим, что мы ввели свободную торговлю. Может ли наш фермер пожаловаться, что она ущемляет его естественные права, так как позволяет потребителям покупать продовольствие у других поставщиков, запрашивающих более низкую цену? Может ли он утверждать, что государство поступает по отношению к нему несправедливо, если не заставляет производителя продавать ему по более высокой цене те товары, которые он может приобрести в другом месте на более приемлемых условиях? Нет. Подобное вмешательство не имеет никакого отношения к «справедливости». Поэтому ясно, что если бы единственной обязанностью правительства признавалась «защита справедливости», то у нас никогда бы не было никаких «хлебных законов»; и поскольку подобному тесту с тем же результатом можно подвергнуть все прочие случаи законодательного ограничения торговли, то столь же очевидно, что те же предпосылки требуют от нас всегда выступать в защиту свободной торговли.

Далее, наше духовенство и аристократия утверждают, что в интересах «общего блага» более чем необходимо иметь официальную церковь. Они пытаются внушить нам, что христианская вера сама по себе беспомощна, что она никогда бы не распространилась без помощи со стороны непорочного и добродетельного государства, что истина слишком слаба, чтобы пробить себе путь без содействия парламента, и что человечество в целом все еще слишком эгоистично и приземлено, вследствие чего никто не станет проповедовать Евангелие, если не учредить для проповедников приличествующего жалованья – по сути, духовенство заявляет, что оно расстанется со своим занятием, если оно не будет оплачиваться, тем самым косвенно признавая, что его забота о духовном благе своей паствы соразмерна надеждам на ожидаемое денежное вознаграждение. Что же говорит нам второе определение? Можно ли из него вывести, что по отношению к обществу было бы несправедливо позволить каждому его члену толковать Писание так, как он считает правильным? Можно ли человека, пытающегося думать своей головой и оспаривающего авторитет ученых богословов, обвинять в том, что он их притесняет? Наконец, можно ли утверждать, что тот, кто и вовсе осмеливается отвергать христианскую веру, покушается на права своих сограждан? Нет. В таком случае отсюда следует, что официальная церковь не только не нужна для защиты естественных прав человека – напротив, она выступает как безусловный враг этих прав в той мере, в какой отказывает индивидууму в праве на «свободу совести» и вынуждает участвовать в насаждении учения, с которым он не согласен. Равно и государство, учреждая национальную религию, оказывается в неестественном положении нарушителя тех самых прав, для защиты которых было создано. Поэтому очевидно, что предложенное нами более жесткое определение никогда бы не допустило создания государственной церкви.

Теперь попробуем применить наш тест к вопросу, ставшему предметом бурных дискуссий – к закону о бедных[71]. Может ли кто-либо, чья порочность или недальновидность привели его к бедственному положению, ссылаться на справедливость, требуя вспомоществования от своих сограждан? Может ли даже трудолюбивый работник, причина несчастий которого кроется не в его проступках, жаловаться на нарушение своих естественных прав, если законодательный орган не заставит его соседей совместно выплачивать ему пособие? Разумеется, нет. Несправедливость подразумевает наличие явного акта притеснения, а ни одного человека нельзя обвинить в притеснении, если он просто ничего не делает. Чтобы более четко уяснить себе этот вопрос, еще раз рассмотрим первобытное состояние общества, в котором все обладают равными возможностями. Одна часть общества трудолюбива и благоразумна, а посему накапливает собственность; другая же ленива и непредусмотрительна, или же в крайнем случае ее преследует невезение. Справедливо ли, если представитель одного из этих классов потребует помощи у другого класса? Имеют ли право даже те, чья бедность является исключительно результатом неудач, претендовать на долю тех благ, что созданы трудолюбием других? Нет. Они могут взывать к жалости, могут надеяться на помощь, но они не могут оправдывать свои требования ссылками на справедливость. То, что верно в отношении этих классов, верно и в отношении их потомков; дети, принадлежащие к одному классу, находятся в том же положении по сравнению с детьми из другого класса, что и их родители, и претензии в пятнадцатом или шестнадцатом поколении не более обоснованны, чем в первом.

Можно, впрочем, указать, что допущение о равных условиях, с которых начинали оба класса, не только совершенно произвольно, но и противоречит фактам; как все мы знаем, собственность находится в руках немногих, в то время как большинство населения без всякой вины пребывает в бедности, что и является причиной оспариваемых нами претензий. Я отвечаю на это: если удастся доказать, что оба современных класса являются прямыми потомками вышеназванных классов, если удастся доказать, что наши бедняки – дети гонимых, а тех, кого заставляют платить пособие бедным, – дети гонителей, то тем самым подтвердится обоснованность данного возражения; но до тех пор, пока не доказано, что это – истина или нечто, близкое к истине, данное возражение не заслуживает внимания. Отсюда следует, что при предложенном нами определении обязанностей государства закон о бедных никогда бы не был принят.

Письмо III

Из предшествующих аргументов мы сделали вывод о том, что если единственной обязанностью государства признается защита справедливости, то невозможны ни существование национальной церкви, ни ограничение свободы торговли, а закон о бедных оказывается неприемлемым. Поскольку последнее заключение наверняка вызовет гораздо больше возражений, чем два предыдущие, представляется желательным более пристально изучить те аргументы, которые могут быть выдвинуты в его поддержку; и поскольку «Нонкомформист» – орган политической партии, в своей деятельности ориентирующейся на принципы, а не на соображения целесообразности, и провозгласившей намерение следовать здравой доктрине, даже с риском заслужить всеобщую неприязнь, – мы надеемся, что предложенные нами соображения подвергнутся объективному рассмотрению, и на их оценку не повлияют ни личные, ни политические пристрастия.

Обычно считается, что фонд, создание которого предусматривается законом о бедных, должен составляться из вкладов зажиточных слоев общества и предназначаться