Мелодия огня и ветра. Том 1 - Акили

— И даже поговорить не с кем?

— А зачем говорить? С узниками как-то не положено. А если мне охота на жизнь пожаловаться, так в конюшне за стеной есть старая кобылка. Она всегда выслушает, — добродушно улыбался Тассель.

Ему льстило любопытство Аилань, а ей было совестно, что оно вовсе не бескорыстное.

— Тассель, а мне же можно выходить в деревню?

— Можно, как работу закончите. А чего нельзя?

— А как щит открыть?

Тассель расчертил на бумаге линии и написал много нот.

— Вот это сыграете и выйдете.

— Но это же мелодия огня. Сложная какая! — наигранно воскликнула Аилань.

— Да чего ж в ней сложного? — изумился старик. — Даже я, которого нотам учили только для этой должности, и то играю. А вы-то…

Аилань попыталась сыграть мелодию и промахивалась мимо нужных нот. Затем виновато подняла кроткие глаза на стражника.

— Я же мелодии ветра играю, а огненные для меня сложные.

— Вот оно как… ну может быть, — рассудил Тассель, который встречал только музыкантов огня. — Тогда зовите меня, когда захотите выйти. Буду играть.

— А может, просто убрать щит, пока я тут? Выходить буду часто, не дёргать же вас. А узники никуда не денутся из закрытых камер.

— Что вы, что вы! — замахал руками Тассель. — Да если кто заметит, что щита нет, так это ж меня казнят за головотяпство!

Тассель перечислил ещё несколько правил, за нарушение которых Стражу грозила смерть. Аилань слушала и чувствовала, как через тело пробегает холодок. Она посмотрела в добрые глаза Тасселя и отвернулась. Страж понял её взгляд по-своему.

— Не волнуйтесь, принцесса. Это надёжная крепость, и я своё дело знаю. Сколько лет тут служу, а всё тихо.

— Зачем же работать в таком месте, если оно такое жестокое и опасное, — пробормотала Аилань.

— А где мне ещё работать? — развёл руками Тассель — Должность-то почётная. Когда-то она спасла мою семью от голода, да и сейчас спасает. Бедным людям выбирать мало приходится.

Так медленно тянулись дни. Каждое утро в крепость приходили женщины с повозкой продуктов и готовили в тюремной кухне еду. Аилань с любопытством за ними наблюдала и задавала глупые вопросы, даже сама просилась к очагу. Вечером они болтали по душам с Тасселем, и Аилань даже играла для него на флейте простые мелодии без магии.

Старик был тронут. Порой в уголках его глаз проступала влага, словно красивые мелодии уносили его далеко во времена юности, «когда и трава казалась зеленее, и мир выглядел ярче». Тассель мог часами рассказывать про покойную жену и дочь, что вышла замуж далеко-далеко, и внучку, которую удавалось навестить раз в несколько лет. Когда Тассель вспоминал о ней, то будто держал в ладонях нежный бутон, и представлял, как однажды вплетёт этот бутон в её свадебный венок.

Во время таких бесед Аилань неотрывно смотрела на языки пламени в жаровне и молчала. Уверенность, с которой она ехала в это место растаяла. Все хлопанья ресницами и наивный голосок в попытках выяснить тайны тюрьмы казались ей теперь детскими проделками. Сейчас Аилань не знала, что делать.

Ей ни разу не удалось поговорить с Сюном. Она ещё в первый день узнала, в какой он камере. Но Тассель всегда ходил за ней по пятам, пока Аилань толкала телегу с едой. Говорил: «Ради вашей безопасности присматриваю. А то ведь люди разные сидят, могут и за руки, и за ноги схватить, когда дверцу открываете». И сколько бы Аилань не заверяла его, что всё в порядке, тут Тассель был непреклонен. После обхода он запирал все коридоры и держал ключи при себе.

Потому Аилань всегда с тоской смотрела на дверь, за которой сидел Сюн, но не могла сказать ему даже слова. Когда она узнала, как мало еды и воды тут дают узникам, то стала тайком менять порцию, предназначенную для него, на свою. Ведь её-то кормили хорошо и три раза в день. Это была малая жертва. Её тело быстро привыкло к меньшему количеству еды, а руки, толкающие телегу, окрепли.

А главное — креп Сюн. Аилань казалось, что она слышит его свист в глубине коридора. Музыка исцеления водой, которой Сюн научил её в Долине.

Как дошло до того, что он теперь военный пленник её родины? Наверное, за него будут просить выкуп. Но разве ещё недавно они не беседовали мирно на горе Аи? Разве Аилань не обещала показать ему Редаут? А теперь что? Что она может сделать… со всем этим? Что делают её братья в чужих землях?

Порой Аилань пронизывал липкий страх, чем всё закончится, и об этом она не могла рассказать никому.

В Железную крепость прибывали донесения с границы с Шуйфеном, и Тассель переправлял их с голубями в столицу. Аилань всегда украдкой спрашивала, что там, и Тассель рассказывал и по-отечески успокаивал, словно собственную внучку.

— Так армия Шуйфена и Ванлинда совсем рядом! — воскликнула Аилань. — Они нападут?

— Пока только стоят лагерем. Принцы подняли на уши все границы. Отсюда до Шуйфена рукой подать, вот и охраняют, наверное. А нападать им тут для чего? Эту «железяку» захватывать?

— Но здесь заключён второй молодой князь Ванлинда, — осторожно напомнила Аилань.

— Это да, — согласился Тассель, поглаживая щетинистый подбородок. — Но ведь об этом никто не знает.

— А если знают?

— Я уже послал сообщение в столицу. Император наверняка пришлёт войска. Ну а если нет… что же. В этой крепости сейчас несёт службу лишь одинокий старик. Что случится, то случится. А вы уже будете далеко отсюда.

— Как это?

— Конечно, я отошлю вас при первом признаке опасности, принцесса. Отослал бы прямо сейчас, да приказа не было, а ваше наказание ещё не окончено. Но будьте спокойны, старый Тассель держит ухо востро.

И он действительно держал ухо востро. Не только снаружи, но и внутри. Аилань так и не смогла придумать, как помочь Сюну и не навлечь неприятностей на себя и Тасселя. Если Ванлинд сейчас в союзе с Шуйфеном, и они нападут… то что случится?

Аилань не знала, желает ли этого. Она не хотела ничьих смертей. Её страшила неизвестность. Но всё изменилось, когда в Железную тюрьму приехал второй принц Гален…

* * *

Сюн достаточно окреп и залечил раны, но всё ещё заперт в железной коробке. Дни в душной темноте и тишине тянулись мучительно, словно на дне молчаливой бездны. Он не различал время суток, не ощущал присутствия людей, кроме момента, когда приносили еду.

Сюн каждый день ждал его как мимолётную надежду.