Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

столу, трансформируясь в кровать, выполнять свои прямые обязанности. Более важным вопросом считаю, чтобы кровать не мешала дневной жизни, а обеденное оборудование – ночному отдыху.

А.М. Родченко. Обложка буклета к спектаклю «Инга». 1929

А.М. Родченко. Эскизы костюмов для спектакля «Инга». 1929

А.М. Родченко. Расстановка мебели в сцене «Клуб» спектакля «Инга». 1929

Поэтому особое внимание уделено рациональному, в наших бытовых условиях, складыванию мебели. Оформление места игры дано условно и схематично: стены, как таковые, не даны, оставлены лишь детали комнаты (окно, дверь и т. д.).

Мебель для каждого акта сделана новая, разница проведена также и в цветах и окраске мебели. Мыслится, что все комнаты находятся в одном и том же новом доме.

Костюмы «Инги» построены не только в плане рационализации, но сделаны с намерением подчеркнуть присущий Инге эстетизм в поисках еще не найденной рационализации женского костюма. В костюмах, демонстрируемых на манекенах, ставится вопрос о рационализации, но, конечно, только проблемно, ибо решение его есть труднейшая задача. Над этим вопросом нужно работать и работать, связывая поиски художника с общественно-бытовыми условиями.

Художник-конструктор А.М. Родченко

А.М. Родченко. Проект складного стула. 1929

РАБОТА С МАЯКОВСКИМ[172]

1940 г.

I.

…Мы смерть зовем рожденья во имя.

Во имя бега,

паренья,

реянья.

Когда ж

прорвемся сквозь заставы,

и праздник будет за болью боя, —

Мы

все украшенья

расставить заставим —

любите любое!..

В. Маяковский

После мучительных размышлений, – как писать воспоминания, как составить план, – и разочаровавшись во всех выдуманных проектах, решил совершенно просто.

Положив пачку узких полосок бумаги и написав для учета 2 мая 1939 года, начал писать. Листы были длинные и узкие, и опять белые, как ненавистный холст, на котором нужно выдумать, что нарисовать углем и замазать краской, чтобы уничтожить эту проклятую белизну… Так и тут то же самое.

Только в юности больше мечталось и казалось возможным, что новый холст будет необычайно чудесным и все, именно все будут удивлены.

Но теперь точно знаешь, что он может быть немного лучше предыдущего или хуже, и, может быть, даже… много хуже.

Я бы не писал этого, но нужно написать про все встречи с Маяковским. Лучше было бы всю жизнь одолевать эти белые холсты, и больше ни о чем не думать – ни о фотографиях, ни о деньгах.

Составил план и опечалился. Всё же начинать нельзя, нужно разобрать материалы по папкам, установить года…

1912 год

Условность начинать с погоды заставила меня думать как о воспоминаниях, так и о ней самой.

Погода была переменная, но чаще всего стрелка стояла на «буре и шторме» и уже значительно позднее показывала «пасмурно».

Ясность и смелость была у всех и всегда.

Начать труднее, чем кончить, определить начало – это уже и есть решение конца, потому что в жизни нет ни начала, ни конца и трудно вырезать где-то кусок.

Началом определяется тон и стиль всей вещи, часто видно по первой фразе мастерство автора.

Интересно было бы сделать книгу из фотографий, пересняв всё, что нужно: и документы, и вещи, и людей.

О.М. Брик как-то рассказывал, что не то он, не то Шкловский[173] написал, или хотел написать сценарий для кино, где действие происходит всё время у одного окна; и то, что на окне, и то, что видно в окно, во всех измерениях показывало: царское время, империалистическую войну, Октябрьскую революцию и начало социализма…

Примерно так: окно… занавески… цветы… канарейка… гимназист собирается в гимназию… чиновник с бакенбардами читает «Биржевые ведомости»… в окне напротив аптека… золотые орлы… рядом «поставщик двора его величества» Василий Перлов… стоит городовой… проезжает ландо… синяя сетка, толстый усатый кучер, в ландо офицер, дама…

А.М. Родченко. Портрет В. Маяковского. 1924

Война…

Окно… отец чиновник, сын прапорщик… на улице проходят на фронт солдаты, поют… трамваи с ранеными… манифестации «до победного конца»…

Февральская революция…

Окно… прапорщик, перевязанная рука, красный большой бант… чиновник бросает в окно цветы… гимназист тоже с бантом… на улице беспорядочная демонстрация… на аптеке золотой орел завешен красной материей…

Октябрьская революция

Окно… стекло пробито… переодетые городовые и попы стреляют… улица пуста… орел снят… Василий Перлов исчез… всё меняется и меняется… очереди… сугробы… дохлая лошадь… понурые люди везут на саночках кульки, дрова… на окне труба буржуйки… разбитое стекло забито фанерой… на подоконнике жестяной чайник… пулеметный пояс…

Меняется и меняется…

Окно… чистенькие занавески… цветы… у окна мать и два сына. Один – орденоносец, другой – пионер, на улице демонстрация – двадцатая годовщина Октябрьской революции… проходит… и начинается уличное движение, автомобили… автобусы… троллейбусы… напротив метро… универмаг… и так далее…

В юности, когда особенно казалось темным будущее и было нестерпимо одиноко, я уходил на «Черное озеро». Это был общественный сад, народный сад в Казани, где играл оркестр военной музыки, а после ухода оркестра через высокий забор был слышен струнный оркестр кафешантана.

В саду гуляли люди «низшего сословия», сад находился в сыром месте, на дне высохшего озера.

В городе было еще два сада: Державинский и Лядской. В Державинском, естественно, стоял памятник Державину в виде мужчины в женской рубашке, в сандалиях и с головою Зевса, показывая куда-то рукой, очевидно, в Императорскую академию художеств, где его таким сделали потомки. Направо от этого богообразного мужчины стояло здание Дворянского собрания или клуба, прямо – большой театр, а налево – почта, совсем как в Москве Страстная площадь. В Державинском саду гуляла «чистая» публика – интеллигенция, чиновники, студенты, гимназисты и прочие, но уже без оркестра. Сад этот был разделан клумбами, акациями, хорошими скамейками, но гулять в нем было противно.

Была в Казани главная улица – Воскресенская, и однажды на витрине какого-то магазина появилась афиша, не помню текста, но что-то вроде:

«Три футуриста»

Д.Д. БУРЛЮК

В.В. КАМЕНСКИЙ

В.В. МАЯКОВСКИЙ

В садах у афишной витрины обсуждали их приезд.

В Казанской художественной школе, в которой я учился, самые левые из студентов были Игорь Никитин и я.

В коридоре школы обсуждали, что такое футуризм?

•••

…Так трудно писать, что удивляюсь и завидую Толстому и Достоевскому: они так легко писали.

Флобер в письмах пишет, что ему было мучительно трудно писать, и «Мадам Бовари» сделалась с