Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

Артуру было семьдесят три года. Он всегда ненавидел болеть[875]. Недомогание ставило его в положение человека, зависимого от других людей, что ему не нравилось. И еще, возможно, он опасался, что кто-то воспользуется его беспомощным положением в своих интересах. В общем, каковы бы ни были его резоны, но, когда Артура положили в больницу, он решил не сообщать об этом семье[876]. В качестве дополнительной предосторожности – и вновь подтверждая свое всегдашнее стремление к анонимности – он зарегистрировался в больнице под псевдонимом[877]. В результате такой секретности никто из его семьи, за исключением Джиллиан, даже не знал, что Артур попал в больницу. К тому времени как его дети приехали увидеться с отцом, он был уже мертв[878]. Когда Дениза позвонила матери, чтобы сообщить ей эту новость, Мариэтта никак не могла в нее поверить[879]. Какая-то часть ее была убеждена, что Артур Саклер сумеет найти способ жить вечно.

* * *

Артур всегда получал наслаждение, когда его чествовали за жизненные достижения, поэтому жаль, что он не мог быть свидетелем событий, последовавших за его смертью: ему бы понравилось. Были пышные, с присутствием многих звезд церемонии[880] в Гарварде, в Тафтсе, в Смитсоновском музее. Состоялся мемориальный концерт в Кеннеди-центре[881] в Вашингтоне, на котором присутствовали две тысячи человек. Однажды днем в июне четыреста гостей вошли в Саклеровское крыло в «Метрополитене», чтобы отдать покойному дань уважения.

– Обычно евреев в синагоге не превозносят в надгробных речах, – сказал Эд Кох[882], мэр Нью-Йорка. – Но Артур построил свою собственную синагогу, – продолжил он. – И наградой ему то, что именно здесь, в этом чудесном месте, которое он создал, все мы участвуем в его восхвалении. – Кох обвел взглядом толпу. – Я уверен, ему понравился бы тот факт, что вы здесь, в его храме.

– Как мне найти слова[883], чтобы воздать ему должное? – сказала Джиллиан, когда настала ее очередь выступать. – Он был непревзойденным.

Артур «делал для своей семьи все, что мог», отметила она, он поддерживал своих «братьев, пока они учились в обычной и медицинской школе, и основал все семейные деловые предприятия».

Однако из десятков речей, произнесенных высокопоставленными друзьями и знакомыми Артура во всех этих разнообразных публичных памятных мероприятиях, ни с одной не выступили Рэймонд или Мортимер. Более того, к тому времени, как Артур умер, они уже еле-еле разговаривали[884].

«Какая горькая ирония[885] чувствуется в том, что этому человеку довелось умереть in medias res![886]» – воскликнул Дж. Картер Браун, директор Национальной галереи в Вашингтоне, во время церемонии в «Метрополитене». Эта красная нить – идея о том, что Артур, по мысли Брауна, реализовал лишь половину своих стремлений, – то и дело мелькала в памятных речах. Когда-то Исаак Саклер повторял сыновьям свое представление о важности «доброго имени». У Артура Саклера была своя заповедь[887], которую он часто повторял собственным детям. «Уходя, – говорил он им, – мы должны оставить этот мир лучшим местом, чем он был, когда мы в него пришли». В тот день 1987 года в Саклеровском крыле невозможно было отделаться от ощущения, что пока еще слишком рано оценивать его наследие в полной мере.

Том II

Династия

Глава 11

«Аполлон»

Первое знакомство Ричарда Капита[888] с семьей Саклер состоялось весной 1964 года, когда он заканчивал свой первый год учебы в Колумбийском университете. Капит был умным пареньком, поступившим на частичную стипендию, родом из ничем не примечательного городка в самом центре Лонг-Айленда. Он не обладал выдающейся внешностью, был несколько стеснителен, да и внушительной когортой друзей не мог похвастать. Но по вечерам в его комнате в студенческом общежитии собиралась компания ребят для совместных занятий, и когда Капит упомянул, что ему нужно на следующий год найти себе соседа по комнате, один из них предложил кандидатуру некоего «Саклера». Тогда Ричард Капит стал наводить справки о Ричарде Саклере и узнал, что он тоже ищет соседа. Сын Рэймонда Саклера и его жены Беверли, Ричард Саклер тоже вырос на Лонг-Айленде, хотя обстоятельства и уровень достатка у него были совершенно другими, и оказался не менее мозговитым парнем, чем сам Капит, поэтому они вскоре стали закадычными друзьями.

Вместо того чтобы остаться в общежитии, Саклер и Капит стали искать себе съемную квартиру вне кампуса и нашли такую в паре станций метро от университета, в современном жилом комплексе на Коламбус-авеню, который носил название Парк-Вест-Виллидж. Это была квартира на первом этаже, с двумя спальнями, окна которой выходили на улицу, а на другой ее стороне стояла пожарная станция, и вскоре по переезде молодые люди обнаружили, что им придется привыкать к еженощным воплям сирен, когда из ворот вылетали на вызов пожарные машины. Только когда новоиспеченные соседи принялись обставлять свое жилье, Капит уловил первые признаки того, что его друг Саклер, возможно, родом из не вполне обычного семейства. Саклер повел Капита через Центральный парк к особняку на Восточной Шестьдесят Второй улице, стоявшему неподалеку от отеля «Пьер». Этот дом принадлежит его семье, объяснил Саклер. С первого взгляда здание показалось Капиту маленьким дворцом, словно сошедшим со страниц какой-нибудь книжной фантазии о Нью-Йорке. Капит так и не понял, принадлежит ли особняк родителям Саклера или кому-то другому из его родственников, но приятель привел Капита в одну из комнат на первом этаже, в которой было полным-полно ненужной мебели – да не колченогих стульев и хлипких этажерок, какими обычно обставляют стандартные студенческие съемные квартиры, но добротно сработанной, «взрослой» мебели. Они брали оттуда все, что им было нужно, и таким образом обставили свое жилище.

Капит был очарован новым соседом: Ричард оказался и умным, и эксцентричным, и веселым. Это был молодой человек плотного сложения, с широким лбом, прямым носом, хрипловатым голосом и проказливой ухмылкой. Самой характерной чертой Ричарда, как обнаружил Капит, была безудержная страстная любовь к жизни во всех проявлениях. Учебой он занимался постольку-поскольку, предпочитая посвящать свое время более эпикурейским занятиям. Он любил сигары и трубки, выбирая самый лучший табак, и обожал по вечерам сидеть в квартире, куря и разговаривая. Два студента набивали трубки специальным сортом сирийского табака, любимого Ричардом, который, по слухам, подвяливали над кострами, сложенными из верблюжьего навоза. Он обладал насыщенным, сильным ароматом, и Ричард откидывался на спинку кресла, окутываясь трубочным дымом, и «размышлял вслух»,