Перед лицом закона - Иван Абрамович Неручев

жертвой стечения тяжелых обстоятельств. Лучше будет сказать иначе: он является жертвой своего дурного характера. Почему он, если ему было невмоготу, маскировался? Почему, как комсомолец, не пришел в свою комсомольскую организацию и не рассказал обо всем чистосердечно? Почему не обратился за помощью к директору школы, к завучу, к классному воспитателю, к рядовым преподавателям, — я спрашиваю, почему?!

Я жду на все эти вопросы ответа от уважаемого адвоката, моего очень активного процессуального антипода… И еще несколько слов касательно главным образом личности подсудимого. Как его ни поверни, с какой стороны на него ни посмотри, сия личность не вызывает никаких положительных эмоций. И я тут решительно отказываюсь понять теперешних болельщиков подсудимого. Если им поверить, то парнишечка — не парнишечка, убийца — не убийца, а молодой святой отрок, на которого впору православным молиться. (В зале шум. Курский резким жестом руки останавливает возмущенную публику. Прокурор, откашлявшись, с прежней уверенностью продолжает.) А чего стоят его графоманские претензии, его стишки, которые он, как правильно отметила свидетельница Травкина, ставил вровень со стихами Некрасова и Есенина… И последнее. Я не понимаю: как можно симпатизировать желторотому парню, у которого на челе тавро отцеубийцы, как?! Как можно болеть за юношу, который давно не в ладах с искренностью, который лгал на каждом шагу, — иначе нельзя назвать его иносказательность, когда он пытался что-то сделать для семьи… Я понимаю и глубоко сочувствую единственному здесь человеку — матери подсудимого, жене погибшего, гражданке Рубиносовой: она потеряла мужа, она теряет свою последнюю надежду — сына, хотя теряет не навечно, но все же на длительный срок.

Я считаю, товарищи судьи, вы согласитесь с тем, что я вам сейчас предложу.

Первое — принять целиком и полностью формулу обвинения, предложенную следователем и санкционированную мною, прокурором;

второе — квалифицировать преступление подсудимого Владимира Рубиносова так, как мы его квалифицировали, то есть по статье сто пятой Уголовного кодекса РСФСР;

третье — к подсудимому Рубиносову Владимиру Никаноровичу, учитывая все изложенное мною, применить полную санкцию названной статьи и лишить его свободы сроком на два года с немедленным взятием под стражу.

РЕЧЬ АДВОКАТА ИВАНОВА

— Вам известно, и мы это отлично знаем, что уважение к человеку в нашей стране, чуткость, внимание к нему, строгое соблюдение его законных прав — все это составляет основу советского образа жизни. К сожалению, мы не всегда умеем владеть искусством бережного отношения к людям, порой кое-кого из нас цепко держат в плену формализм, черствость, равнодушие.

По советскому закону предусмотрены гарантии и таким гражданам, как Владимир Рубиносов. Он мог бы не приглашать меня в качестве своего защитника: ему обязательно выделили бы адвоката через юридическую консультацию, и выделили бы бесплатно.

Законом предусмотрено, что адвокат всегда говорит после прокурора и, кроме того, подсудимый имеет право на последнее слово.

Это тоже гарантия, и немаловажная; я и мой подзащитный — мы имеем возможность лучше защищаться, успешнее отбросить все наносное и неправильное.

По нашему закону, пока не вынесен обвинительный приговор, никто из сидящих на скамье подсудимых не считается преступником.

К сожалению, прокурор забыл об этом. Он уже осудил Владимира Рубиносова, разлучил его с матерью на долгие годы… Не лучше ли обождать, что скажет по этому поводу суд, — только ему нашим законом дано право решать подобного рода вопросы.

Редко в судебных процессах аудитория сочувствует подсудимому. В нашем деле как раз налицо этот редкий случай: смею утверждать, что симпатии присутствующих на стороне моего подзащитного Володи Рубиносова…

В зале загремели аплодисменты, с ними смешались громкие, со скрипом хлопки откидных стульев: посетители и свидетели встали, продолжая дружно и горячо аплодировать.

Адвокат слегка наклонил голову, прокурор иронически посмотрел на председательствующего, тот предупредительно поднял руку, а когда воцарилась тишина, судья сказал:

— Чтобы больше этого не было. Здесь не театр, и вы мешаете адвокату.

— Мне они не мешают, товарищи судьи. Больше того, я думаю, что такая реакция слушателем на пользу правосудию, во всяком случае мне сейчас нет особой надобности говорить о том, почему мы не можем, даже не имеем права сочувствовать убитому.

Хотя о покойниках и не принято говорить плохо, но я вынужден отступить от этого распространенного предрассудка: Никанор Рубиносов являлся человеком аморальным в отношении своей жены и детей.

Прокурор считает, что обращение Владимира к начальнику милиции за помощью, его школьное сочинение о семье, пропитанное недобрыми чувствами к отцу и любовью к матери, отрицательно характеризуют подсудимого. Нисколько. Я считаю, что и то и другое свидетельствует об обратном: мальчик подавал сигналы, бил тревогу, он искал сочувствия и помощи, он не хотел иного воздействия на потерявшего всякий человеческий облик родителя, кроме мер, которые сочтут необходимым принять представители общественности, милиции, школы. Именно на это были направлены его усилия. Не его вина, что все это оказалось тщетным, что на его призывы никто не откликнулся. Откликнись хотя бы одно звено, куда обращался Володя, трагедия в этой несчастной семье была бы предотвращена.

Прокурор в поисках доводов, укрепляющих его позицию, представил вам, товарищи судьи, подсудимого чуть ли не актером. Он, мол, маскировался, не был искренним, везде мудрил, выдавал свои затруднения в быту за чужие.

На суде с достаточной полнотой и объективностью установлено, что Владимир очень любит свою мать, уважает ее, жалеет, — все это так естественно и глубоко волнует. И как можно обвинять или упрекать юношу за то, что он оберегал покой матери, прислушивался и считался с ее мнением, желанием? Мать не хотела выносить сора из избы, мать препятствовала усилиям мальчика призвать помощь со стороны, мать даже парализовала попытки товарища Фунтикова откликнуться на зов Володи. Вот почему Владимир вынужден был нередко маскироваться — он был скован любовью к матери, нежеланием огорчить ее, боязнью вызвать у нее лишние тяжелые переживания.

К сожалению, прокурор не выразил своего отношения и не дал своей оценки учреждению, где работал Никанор Рубиносов, милиции, в двери которой стучался юноша со своим страшным горем, школе, где Володя учился, школьному комсомольскому коллективу, к которому принадлежал и принадлежит комсомолец Владимир Рубиносов, — все они несут хотя бы моральную ответственность за это угнетающее их самих теперь трагическое происшествие.

Первым делом я хочу адресовать свой упрек свидетелю Фунтикову. Ему в свое время подали серьезный сигнал, прямой, без намека на аллегорию, который шел от честного, трепетного сердца юноши. Сын жалуется на отца, приводит убедительные факты. Рубиносов уже однажды был наказан в административном порядке. Только по одному этому он без всяких дополнительных сигналов нуждался в особом к себе внимании, особом надзоре. И Фунтиков первоначально как