Суворов — от победы к победе - Сергей Эдуардович Цветков

Обе стороны имели неправильное представление о силах друг друга. Потемкин был уверен, что еще долго будет «твердо держать в руках министров Порты». В этом его убеждали и донесения русского посланника в Константинополе, который писал, что Турция слаба «даже и против Рагузинской республики». Поэтому в отношениях с султаном Потемкин придерживался ультимативного тона. Так, в декабре 1786 года он поручил послу Булгакову заявить Дивану по поводу разбойничьих действий закубанских татар и некоторых других разногласий, что «государыня желает иметь полныя от Порты удовлетворения… Войска в полном движении; одна только скорость исполнения может удержать действие оружия». На этот раз Порта, по выражению Екатерины II, «трухнула».

Но в следующем году у России появились новые враги. Прежде всего, это была Англия, не простившая России ее вооруженного нейтралитета по отношению к войне с США; затем Пруссия, где смерть Фридриха II привела к охлаждению отношений с Россией. Новый король Фридрих-Вильгельм II стоял за сближение с Австрией, всегда имевшей пятого и даже шестого туза в дипломатической колоде. Людовик XVI за два года до революции, которая отправила его на эшафот, был больше озабочен прочностью султанского трона, чем своего собственного, и заявлял, что Франция не потерпит дальнейшего передела турецких владений. «Только Франции Европа обязана тем, что в ее недрах сохраняется варварство и чума», — сердился Потемкин в беседах с французским послом, думавшим вообще-то так же, но говорившим совсем другое. Наконец, Швеция была недовольна русской политикой в Финляндии. Эти страны явно или скрытно подталкивали Турцию к новой войне, пока Россия «не совсем готова».

В Константинополе что ни день вспыхивали беспорядки возле русского консульства и совершались поджоги домов правительственных лиц и богачей. Абдул-Гамид ультимативно потребовал от России отмены всех заключенных трактатов, начиная с Кучук-Кайнарджийского, и возврата Крыма под опеку Турции. После полученного отказа султан засадил русского посланника Булгакова в Семибашенный замок. Он чувствовал такую уверенность в силах, что даже не стал удерживать Австрию от союза с Россией. 13 августа 1787 года Турция объявила России войну.

Действия Порты застали Потемкина врасплох: он имел план войны четырехлетней давности «на случай». Оправившись от неожиданности, светлейший приступил к формированию двух армий — Украинской, под началом Румянцева, которому поручалась охрана границ и наблюдение за Польшей, и Екатеринославской, поступавшей в распоряжение самого Потемкина. Последняя должна была овладеть Очаковом, очистить от турок земли до Прута и вместе с австрийцами выйти к Дунаю. К Екатеринославской армии причислялись и русские корпуса в Крыму и на Кубани. Важнейший херсонско-кинбурнский район, прикрывавший Крым со стороны Очакова, был поручен Суворову. Имея под началом 20 батальонов пехоты и 38 эскадронов кавалерии, он должен был прикрывать территорию от устья Буга до Перекопа.

Русские войска испытывали особую нужду в продовольствии. Год выдался неурожайный, и на юге был введен специальный подушный сбор хлеба.

В начале августа Суворов приехал в Кинбурн. Это было время его наилучших отношений с Потемкиным. Светлейший писал ему: «Мой друг сердечный, ты своею особою больше 10 000 [человек]; я так тебя почитаю и ей-ей говорю чистосердечно».

Турки ежегодно посылали к Очакову из Константинополя эскадру. На этот раз она была значительно усилена. Русский флот уступал ей в численности; большая его часть находилась в севастопольской гавани, меньшая — около Очакова и в Херсоне. Ближе всех к Очакову стояли два русских судна: фрегат и бот. С них турки и решили начать.

Предотвратить внезапное нападение помог рыцарский поступок очаковского паши. Между Очаковом и Кинбурном в мирное время существовали постоянные сношения. Поскольку фактический разрыв еще не произошел, то 18 августа кинбурнский комендант послал к очаковскому паше офицера с каким-то делом. Офицер оказался хорошим знакомым паши, который, удалив своих людей, наедине объявил ему об аресте Булгакова, начале войны и о намерении турецкой эскадры напасть на русские корабли. Встревоженный этим сообщением офицер поспешил обратно. Паша даже выделил ему провожатых.

Флот Гассан-паши появился на следующий день, но благодаря предупреждению не смог воспользоваться внезапностью. Фрегат и бот отбились, потопили две канонирские лодки и укрылись в херсонской гавани Глубокой. В тот же день турки изрубили полтора десятка казаков, пировавших на берегу с приезжими хохлами.

Получив известие о нападении, Суворов за ночь и следующие сутки возвел вокруг Херсона шесть земляных батарей. Появившаяся вскоре турецкая эскадра не решилась напасть на город и двинулась дальше к Кинбурну. Кинбурн представлял собой слабо укрепленный форт, расположенный на узкой, совершенно открытой песчаной косе, но имел важное стратегическое значение: он не допускал сообщения Очакова с Крымом. Суворов сразу же перенес туда свою штаб-квартиру. Турецкий флот несколько дней бомбардировал Кинбурн, не причинив, впрочем, особого вреда, а затем предпринял две попытки высадить десант. Турки оба раза были отбиты артиллерийским огнем, потеряв при этом 1 корабль с 500 человек экипажа. Русские суда безучастно смотрели на турецкие атаки, не решаясь подойти поближе. Только лодка мичмана Ломбарда (мальтийца на русской службе) смело атаковала группу турецких кораблей. Атака была настолько безрассудна, что турки приняли лодку за брандер[40] и отошли, отстреливаясь. Ломбард полтора часа находился под огнем и гордо встал на якорь под Кинбурном. Спустя пять дней он снова атаковал в одиночку турецкие лодки, которые сразу же отошли под защиту линейных кораблей. Суворов доносил Потемкину о Ломбарде, как о герое, но вскоре был вынужден запретить храброму мальтийцу что-либо предпринимать без его указания, так как Ломбард бросался на турок, очертя голову. В одиночку он пробрался даже к Очакову и забросил в город «не одну бомбу» [41].

30 сентября бомбардировки возобновились. Суворов приказал оставлять их без ответа. Он понимал, что французские офицеры, руководившие турками, готовят новый десант и на этот раз решил не мешать ему. Нерешительность русской флотилии привели его к мысли, что главное поражение туркам надо нанести на суше.

Внимание русского и турецкого командования было приковано к небольшой Кинбурнской косе. На остальных участках ни турки, ни русские не предпринимали активных действий, так как от успеха или неуспеха Кинбурнской операции зависела сама возможность дальнейших наступательных операций. Екатерина II несколько раз за месяц справлялась у Потемкина о кинбурнских делах. Она допускала возможность падения крепости и в одном из писем прозрачно намекала на единственную компенсацию этой потери: «Не знаю, почему мне кажется, что Александр Васильевич Суворов в обмен возьмет у них Очаков».

Потемкин же находился в состоянии глубокой апатии, которая накатывала на него после чересчур бурной деятельности. К тому же, в тех ситуациях, когда не все было подчинено его воле и для успеха требовались