Русские государи в любви и супружестве - Николай Федорович Шахмагонов

что это быть может. Глупые мои глаза уставятся на тебя смотреть: рассужденье ни на копейку в ум не лезет, а одурею Бог весть как. Мне нужно и надобно дни три, естьли возможность будет, с тобою не видаться, чтоб ум мой установился, и я б память нашла, а то мною скоро скучать станешь, и нельзя инако быть. Я на себя сегодня очень, очень сердита и бранилась сама с собою и всячески старалась быть умнее. Авось-либо силы и твердости как-нибудь да достану, перейму у Вас – самый лучий пример перед собою имею. Вы умны, вы тверды и непоколебимы в своих приятных намерениях, чему доказательством служит и то, сколько лет, говорите, что старались около нас, но я сие не приметила, а мне сказывали другие.

Прощай, миленький, всего дни с три осталось для нашего свидания, а там первая неделя поста – дни покаяния и молитвы, в которых Вас видеть никак нельзя будет, ибо всячески дурно. Мне же говеть должно. Уф! Я вздумать не могу и чуть что не плачу от мыслей сих однех. Adieu, Monsieur (Прощайте, милостивый Государь), напиши, пожалуй, каков ты сегодни изволил ли опочивать, хорошо или нет, и лихорадка продолжается ли и сильна ли? Панин тебе скажет: “Изволь, сударь, отведать хину, хину, хину!” Куда как бы нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать. Естьли б друг друга меньше любили, умнее бы были, веселее. Вить и я весельчак, когда ум, а наипаче сердце свободно. Вить не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь…»

Нельзя не заметить ревностного отношения императрицы к исполнению обрядов православной веры. Она прямо говорит о невозможности встреч в дни покаяния и молитвы первой недели Великого поста.

Следующее письмо вообще не нуждается в комментариях, ибо говорит о сокровенных чувствах государыни к Потемкину: «Голубчик мой, Гришенька мой дорогой, хотя ты вышел рано, но я хуже всех ночей не спала и даже до того я чувствовала волнение крови, что хотела послать по утру по лекаря пустить кровь, но к утру заснула и спокойнее. Не спроси, кто в мыслях: знай одиножды, что ты навсегда. Я говорю навсегда, но со време[ем] захочешь ли, чтоб всегда осталось и не вычернишь ли сам. Велика моя к тебе ласка меня же стращает. Ну, добро, найду средство, буду для тебя огненная, как ты изволишь говорить, но от тебя же стараться буду закрыть. А чувствовать запретить не можешь. Сего утра по Вашему желанию подпишу заготовленное исполнение-обещанье вчерашнее. Попроси Стрекалова, чтоб ты мог меня благодарить без людей, и тогда тебя пущу в Алмазный, а без того, где скрыть обоюдное в сем случае чувство от любопытных зрителей. Прощай, голубчик».

Императрица назначала встречу в Алмазной зале, где хранились дворцовые драгоценности, чтобы он мог выразить благодарность за назначение его генерал-адъютантов императрицы.

И вот, наконец, сообщение об объяснении с Алексеем Орловым, который ревностно следил за развитием отношения с Потемкиным, безусловно, переживая разрыв императрицы с братом его Григорием.

Екатерина писала Потемкину: «Часто забывая тебе сказать, что надобно и чего сбиралась говорить, ибо как увижу, ты весь смысл занимаешь, и для того пишу. Ал[ексей] Гр[игорьевич] у меня спрашивал сегодня, смеючись, сие: “Да или нет?” На что я ответствовала: “Об чем?” На что он сказал: “По материи любви”.

Мой ответ был: “Я солгать не умею”. Он паки вопрошал: “Да или нет?” Я сказала: “Да!” Чего выслушав, расхохотался и молвил: “А видитеся в мыленке?” Я спросила: “Почему он сие думает?”

“Потому, дескать, что дни с четыре в окошке огонь виден был позже обыкновенного. – Потом прибавил: – Видно было и вчерась, что условленность отнюдь не казать в людях согласия меж вами, и сие весьма хорошо”.

Молвь П[анину], чтоб через третии руки уговорил ехать В[асильчикова] к водам. Мне от него душно, а у него грудь часто болит. А там куда-нибудь можно определить, где дела мало, посланником. Скучен и душен».

По мнению В.С. Лопатина, поручение относительно Васильчикова могло быть дано Потемкину только после пожалования ему чина генерал-адъютанта.

Далее, во многих письмах после 1 марта 1774 года содержатся уверения в любви. Судя по последующей переписке, Потемкин не был лишен чувства ревности и иногда высказывал сомнения в том, что действительно любим Екатериной.

Она все еще скрывает от двора свои отношения с ним, хотя понимает, что шила в мешке не утаишь. И все же, как сама говорит, хочется немного пофинтарничать, то есть поиграть в прятки.

«Миленький, какой ты вздор говорил вчерась. Я и сегодня еще смеюсь твоим речам. Какие счас[т] ливые часы я с тобою провожу. Часа с четыре вместе проводим, а скуки на уме нет, и всегда расстаюсь чрез силы и нехотя. Голубчик мой дорогой, я Вас чрезвычайно люблю, и хорош, и умен, и весел, и забавен; и до всего света нужды нету, когда с тобою сижу. Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце мое необыкновенно пробалт[ыв] ает страсть. Знатно, что полно налито и оттого проливается. Я к тебе не писала давича для того, что поздно встала, да и сам будешь на дневанье.

Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету. Это мне ужасно как весело немножко пофинтарничать».

«Жена да убоится мужа…»

Вячеслав Сергеевич Лопатин, тщательно проанализировавший письма того периода, подсчитал, что Екатерина в 28-ми записочках называет Потемкина «мужем» и «супругом» 30 раз, а себя именует женой 4 раза…

Венчание императрицы с Потемкиным произошло 8 июня 1774 года в праздник Святой Троицы. В.С. Лопатин так описал это событие: «Стояла светлая белая ночь, когда шлюпка отвалила от Летнего дворца на Фонтанке, затем вошла в Неву, пересекла ее и двинулась по Большой Невке. Там, в отдаленной, глухой части города возвышался Храм Святого Сампсония Странноприимца, основанный по повелению Петра Первого в честь Полтавской победы… Храм сохранился до наших дней. Чуть более 500 шагов отделяют его от берега Большой Невки. В соборе перед красным иконостасом… духовник Императрицы Иван Панфилов и обвенчал ее с Григорием Александровичем Потемкиным. Свидетелями были: камер-юнгфера Марья Саввишна Перекусихина, камергер Евграф Александрович Чертков и адъютант Потемкина, его родной племянник Александр Николаевич Самойлов, поручик лейб-гвардии Семеновского полка».

Поскольку, во имя сохранения тайны, лишних людей привлечь было нельзя, за дьячка во время венчания был Самойлов.