Русские государи в любви и супружестве - Николай Федорович Шахмагонов

уже совершенно определенного содержания: «Гришенька не милой, потому что милой. Я спала хорошо, но очень немогу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодня или нет. А естьли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего и доказать могу, как два и два четыре. Выйду, чтоб тебя видеть. Не всякий вить над собою столько власти имеет, как Вы. Да и не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивлюсь, что весь город бессчетное число женщин на твой счет ставил. Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время и ныне, до самого приезда твоего, как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и расславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь».

Императрица не хотела, чтобы Потемкин с первых дней пребывания в столице был вовлечен в борьбу придворных группировок. Помнила она и о рекомендательных письмах, которые писал Григорий Орлов Румянцеву, когда Потемкин отправлялся в армию, о том, как хвалил граф молодого генерала.

На следующий день, 28 февраля, Екатерина сообщила в письме, что приказала заготовить указ о пожаловании Потемкина чином генерал-адъютанта Ее Императорского Величества. 1 марта весь двор узнал о новом назначении. Из Москвы приехал граф Алексей Орлов, встревоженный известием. Он прямо спросил у Екатерины о слухах, дошедших до него:

– Да или нет?

– Ты об чем, Алехан? – смеясь, ответила вопросом на вопрос Екатерина.

– По материи любви, – сказал граф Орлов.

– Я солгать не умею, – призналась Государыня.

Да, она полюбила, и ничто уже не могло помешать ее счастью.

«С первых шагов своего возвышения Потемкин не только постоянно дежурит во дворце, – рассказывает в своей книге B. C. Лопатин, – но и становится единственным докладчиком по военным делам. Именно по его совету Екатерина решает направить в Оренбуржье против Пугачева Суворова, который наконец-то получает чин генерал-поручика (17.3.1774). Потемкин, хорошо знавший генералов и офицеров действующей армии, рекомендует ей дельных людей, на которых можно положиться… Поначалу новый генерал-адъютант живет у своего зятя Н.Б. Самойлова, затем переезжает к сенатору и камергеру И.П. Елагину, верность которого Екатерине была испытана во время дела канцлера графа А.П. Бестужева. 15 марта следует новое пожалование: Потемкин назначается подполковником в лейб-гвардии Преображенский полк».

Сближение с императрицей и возвышение Потемкина были стремительны. 10 апреля Григорий Александрович переехал в Зимний дворец, где ему отведены покои. 21 апреля, в день своего рождения, Екатерина пожаловала ему ленту и знаки Ордена Святого Андрея Первозванного.

Дипломатический корпус с большим вниманием интересовался в те дни изменениями при российском императорском дворе.

Прусский посланник граф В.Ф. Сольмс доносил Фридриху II: «По-видимому, Потемкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему Императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов».

Английский посланник писал в Лондон: «Потемкин действительно приобрел гораздо больше власти, чем кто-либо из его предшественников». И все в один голос отмечали высокие личные достоинства нового избранника Российской Императрицы.

Но это еще не все… Вскоре в Лондон полетела очередная депеша, в которой автор ее, Гуннинг, оказался очень близок к истине: «Если рассматривать характер любимца Императрицы, которому она, кажется, хочет доверить бразды правления, нужно бояться, что она кует себе цепи, от которых легко не освободится». Впрочем, она ведь и не хотела от них освобождаться на протяжении всей своей жизни, вплоть до последнего часа Потемкина на этой земле.

Теперь, для того, чтобы читатель сам мог сделать вывод о чувствах, которые питала императрица к Потемкину, не лишним будет привести несколько ее писем, написанных в период после состоявшегося между ними объяснения и до венчания. Письма взяты из упомянутого выше сборника, подготовленного Вячеславом Сергеевичем Лопатиным.

Начать, разумеется, стоит с «Чистосердечной исповеди», некоторых фрагментов которых мы уже касались: «Марья Чоглокова, видя что через девять лет обстоятельства остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной Государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла иного к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела; с одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за Арт[иллерии] генер[ал]-пору[чиком] Миллером, а с другой Сер[гея] Сал[тыкова] и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которую в том поставляла великая нужда и надобность.

По прошествии двух лет С[ергея] С[алтыкова] послали посланником, ибо он себя нескромно вел, а Марья Чоглокова у большого двора уже не была в силе его удержать. По прошествии года и великой скорби приехал нонешний Кор[оль] Пол[ьский], которого отнюдь не приметили, но добрые люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза его были отменной красоты и что он их обращал (хотя так близорук, что далее носа не видит) чаще на одну сторону, нежели на другие. Сей был любезен и любим от 1755 до 1761. Но тригодишная отлучка, то есть от 1758, и старательства Кн[язя] Гр[игория] Гр[игорьевича], которого паки добрые люди заставили приметить, переменили образ мыслей. Сей бы век остался, естьли б сам не скучал. Я сие узнала в самый день его отъезда на конгресс из Села Царского и просто сделала заключение, что, о том узнав, уже доверки иметь не могу, мысль, которая жестоко меня мучила и заставила сделать из дешперации (отчаяния. – Н.Ш.) выбор кое-какой, во время которого и даже до нынешнего месяца я более грустила, нежели сказать могу, и иногда более как тогда, когда другие люди бывают довольные, и всякое приласкание во мне слезы возбуждало, так что я думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года. Сначала я думала, что привыкну, но что далее, то хуже, ибо с другой стороны месяцы по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольна не была, как когда осердится и в покое оставить, а ласка его меня плакать принуждала.

Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так,