Позывной «Хаос». Обучаясь быть лидерами - Джеймс Мэттис

Несколько долгих секунд мы молча сидели, разглядывая друг друга. Ему стало заметно не по себе, и он первым отвел глаза. Когда «Квас» перевел взгляд на комнату, послышался звук летящего вертолета Джона. Что бы Джанаби ни задумал, у него не хватило смелости реализовать это.

— Так или иначе, мы, морские пехотинцы, вернемся в Фаллуджу, — подытожил я, когда встреча закончилось.

На выходе я кивнул нескольким знакомым шейхам, и Джон вздохнул с облегчением, когда минут через десять мы снова оказались среди морских пехотинцев.

*****

Хотя мы не могли ввести в город ни одного морского пехотинца, Джон регулярно встречался с подполковником Сулейманом, который хмуро наблюдал за тем, как радикальные джихадисты становятся все смелее. Это был не очень высокопоставленный офицер, стоявший вне реальной иракской субординации, который в силу долга и личных качеств пытался защитить свой родной город. Он тихо сообщал Джону, где закладываются СВУ и какие районы переходят под контроль террористов. Он хотел предпринять меры, но со своими малочисленными людьми не имел достаточно сил, чтобы это сделать.

И вот в один из жарких дней начала августа Сулейман позвонил Джону и сообщил, что Джанаби похитил его заместителя, добавив, что он отправляется в мечеть, чтобы освободить его. Джон попросил его подождать, пока мы получим разрешение поехать с ним, но подполковник отказался, посчитав, что должен ехать немедленно.

Когда он подъехал к мечети, люди Джанаби схватил его и затащил внутрь. В ту же ночь его избили, облили кипятком, заставив на камеру «признаться» в предательстве ислама. После этого его обезглавленное тело выбросили возле наших позиций, а запись его «признаний» распространили на местных рынках. Джон был в ярости и хотел направить к мечети танки, чтобы захватить Джанаби, но приказ из Багдада оставался неизменным: не двигаться!

Каждый день где-то в Анбаре патрули морской пехоты уничтожали повстанцев, и каждый день американский солдат, моряк или морпех терял жизнь или конечность. Это была морально изматывающая борьба, и в большинстве случаев мы уступали первый выстрел врагу в гражданской одежде. Я выезжал каждый день, преодолевая сотни миль в неделю, чтобы встретиться с бойцами, старейшинами деревень и командирами рот. Больше всего меня беспокоило, что где-то в командной цепочке командир не будет поддерживать боевой дух среди своих людей или начнет терять связь с реальностью, с которой сталкиваются его солдаты. Для меня не было ничего важнее, чем поддерживать боевой дух наших бойцов и их доверие к своим командирам на поле боя.

Рядовых не обманешь. Наши юноши должны были закалить свои сердца, чтобы умело убивать, не позволяя равнодушию к страданиям гражданского населения образовывать мозоли на их душах. Мне нужно было понять, что в их сердцах соревнуются светлое и темное, потому что нам нужны были парни, способные выполнять мрачную, жестокую работу, не становясь при этом злыми, парни, способные совершать жестокие поступки, но не терять при этом человечности.

Приезжая в подразделения, и встречаясь лицом к лицу с морпехами, я мог понять, о чем думают бойцы, что их расстраивает, и мог ли я чем-то помочь им духовно или физически.

Моей задачей как командира было донести до своих солдат, казалось бы, противоречивое послание: «Будьте вежливы, будьте профессиональны, но имейте план убийства каждого встречного». Двадцатилетний капрал командует девятнадцатилетними подростками и может сказать всего несколько фраз по-арабски, но в подобной атавистической обстановке его отделение должно действовать этично, не впадая в ярость и не расправляясь с невинными.

Но когда кто-то стреляет в морского пехотинца, он становится честной дичью. Я хотел, чтобы мои ребята придерживались наступательного образа мышления. Если по ним открыли огонь, их задача — выследить врага и уничтожить его; я не хотел, чтобы они были пассивны или уступали инициативу противнику.

— В мире есть придурки, — говорил я, — которых нужно пристреливать. Есть охотники, и есть жертвы. Никакой самоуспокоенности! Соблюдайте дисциплину, и вы станете охотником. Мне жаль каждого сукиного сына, который не будет служить рядом с вами, прекрасными молодыми людьми.

Каждое утро я просыпался около четырех, просматривал электронную почту, регистрировался в оперативном центре и надевал боевое снаряжение. К семи я был готов отправляться в путь. За пределами штаба мои связисты, водители и помощники выстраивали мои пять машин. Как бы они ни были измотаны, они уже отработали задачу на день. Зачастую на протяжении десяти-двенадцати часов, проводимых на дорогах и грунтовых тропах, кто-то стрелял в нас или взрывал СВУ, или мы натыкались на подразделение, которому требовалась помощь. Когда это происходило, мы все были одинаково заняты. Для командиров батальонов и полков это было нормой по всему Ираку.

В конце каждого дня я рассказывал своей команде о том, что узнал, и спрашивал, что они почерпнули на сторожевых постах, которые мы посещали. Зачастую они возвращались с информацией, которую я не слышал. Мы держали друг друга в курсе событий.

За поддержание тесного контакта с войсками пришлось заплатить. Из двадцати девяти моряков и морских пехотинцев моей группы за пять месяцев погибли двое и пятнадцать были ранены (и некоторые не один раз). В конце мая самодельная бомба убила тридцатисемилетнего штаб-сержанта Хорхе Молину, который сменил фамилию на Молина Баутиста в честь своей матери Марии Баутисты. Хорхе, родившийся в мексиканском городе Чиуауа, оставил после себя жену Дину и трех сыновей. Это был уравновешенный человек, иногда широко улыбавшийся во время наших разборов после патрулирования. В июне мы потеряли двадцатиоднолетнего ланс-капрала Джереми Ли Болмана. Он всегда был начеку, когда мы находились в дороге, и был очень веселым во внеслужебное время, что очень радовало всю команду. Я и сегодня вижу их перед собой, и мне не хватает их и многих других, потерянных в той долгой, жаркой командировке.

Каждый день я посещал полдюжины подразделений, оценивая настроение каждого из них. Было ли морпехам комфортно говорить в моем присутствии? Подначивали ли они друг друга в знак благодарности за остроту или некорректное замечание? Чувствовали ли они себя непринужденно со своими непосредственными начальниками? Было очень приятно слушать, как комендор-сержант или лейтенант словесно переругивается со своими подчиненными в непринужденной, но уважительной манере, которая отражала взаимную симпатию. Это говорило о том, что сердца ребят все еще остаются в игре.

Укрепление доверия и привязанности в подразделениях — это не то же самое, что погоня за популярностью, основанная на фаворитизме, и это не заменяет приоритета выполнения