Союз Сталина - Василий Васильевич Галин

«Главная трудность на автоматической фабрике, – замечал еще К. Маркс, – заключалась в обеспечении дисциплины, необходимой для того, чтобы заставить людей отказаться от их привычной беспорядочности в труде и уподобить их действия неизменной регулярности крупного автомата»[931]. Отсталость в дисциплине труда и осознанному к нему отношению, неизбежно вела к прогрессирующей отсталости от развитых стран мира.

Но наказаниями можно добиться лишь механического подчинения, но не дать того энтузиазма, без которого осуществление индустриализации было бы невозможно. «Энтузиазм никогда не рождался из рабства, – подчеркивал этот факт директор английской машиностроительной компании Гартель в 1931 г., – Если бы Советская Россия при осуществлении пятилетки зависела от принудительного труда, она распалась бы на следующий же день»[932].

Этого энтузиазма не было в царской России, все благополучие дворянско-помещичьей аристократии, которой, отмечал С. Витте, было «связано с бесправием (народа) и лозунг которых «не мы для народа, а народ для нашего чрева»»[933]. «Лучше сгореть в огне революции, чем медленно гнить в помойной яме монархии, как мы гнили до февраля, – восклицал в декабре 1917 г. М. Горький, – Мы, Русь, очевидно, пришли ко времени, когда все наши люди, возбужденные до глубины души, должны смыть, сбросить с себя веками накопленную грязь нашего быта, убить нашу славянскую лень, пересмотреть все навыки и привычки наши, все оценки явлений жизни, оценки идей, человека, мы должны возбудить в себе все силы и способности и, наконец, войти в общечеловеческую работу устроения планеты нашей, – новыми, смелыми, талантливыми работниками»[934].

Этот энтузиазм не смог зажечь и тот, кто казалось, был в них кровно заинтересован – российский промышленный класс, причина этого, по мнению Н. Бердяева заключалась в том, что «инстинкты национальной творческой производительности», еще не возобладали у него «над инстинктами стяжательства и нечистого обогащения», что делает его неготовым к свершению «исторического общенационального дела»[935]. Российский предпринимательский класс не прошел через горнило европейской Реформации:

М. Салтыков-Щедрин сравнивал высшее русское общество, с получившим за последнюю сотню лет образование Митрофаном[936], но который по-прежнему «ничего не знает и не хочет знать. Он живет в век открытий и изобретений и думает, что между ними и тою или другою формою жизни нет ничего общего…»[937]. Капитализм и индустриализация на Западе были следствием прошедшей там Реформации, когда «вместе с экономическими преобразованиями шло множество других; но эти последние находились в служебном отношении к первому…», – пояснял в 1872 г. С. Соловьев. И этим первым, отмечал он, «самым сильным и поражающим своею новизною движением было движение в области мысли, в области науки и литературы, перешедшее немедленно в область религиозную…»[938]. В России даже предпринимательский класс, за немногими исключениями, почти не выходил за рамки традиционного мировоззрения прежних веков.

Реформационный переворот в России произошел только в Октябре 1917 г.: «Русская революция пробудила и расковала огромные силы русского народа. В этом ее главный смысл»[939], – подчеркивал Н. Бердяев, выделяя ключевые черты «русской Реформации»: «Ленин хотел победить русскую лень… Произошла метаморфоза: американизация русских людей…»[940]. «Не зная, к каким результатам приведет нас, в конце концов, политическая деятельность их, – писал в 1918 г. М. Горький, – психологически – большевики уже оказали русскому народу огромную услугу, сдвинув всю его массу с мертвой точки и возбудив во всей массе активное отношение к действительности, отношение, без которого наша страна погибла бы. Она не погибнет теперь, ибо народ – ожил, и в нем зреют новые силы…»[941].

«Я потерял во время революции буквально все, что имел, – писал в 1924 г. один из крупнейших металлургов России В. Грум-Гржимайло, – В войсках Колчака я потерял сына и племянника. Тем не менее, я ни на минуту не сомневаюсь, что победа красных и провал Колчака, Деникина, Юденича, Врангеля и проч., и проч. есть благо. Больна была вся нация, от поденщика до министра, от нищего до миллионера – и, пожалуй, интеллигенция была в большей мере заражена, чем простой народ. Она была распространительницей этой заразы лени и лодырничества». От благополучного разрешения большевистской идеи «зависит, останется ли Россия самодержавным государством или сделается, к восторгу наших «друзей», колонией и цветной расой, навозом для процветания культурных народов»[942].

«Я дал понять, – отвечал представитель царской фамилии вл. кн. Александр Михайлович критикам сталинской индустриализации, – что я прежде всего русский и лишь потом великий князь. Я… сказал, что не сомневаюсь в успешном выполнении пятилетки…, этот план не просто будет выполнен – за ним должен последовать новый план, возможно, десятилетний или даже пятнадцатилетний. Россия больше никогда не опустится до положения мирового отстойника. Ни один царь никогда не смог бы претворить в жизнь столь грандиозную программу…»[943].

«Русским раньше очень не хватало деловитости, дисциплины, организации. Сейчас, – подтверждал в 1937 г. Д. Ллойд Джордж, – они этому учатся, и притом с несомненным успехом»[944]. «В России зарождается новый человеческий тип…, – подтверждал в 1939 г. годы немецкий философ В. Шубарт, – Это поколение горит творческой энергией созидания и воодушевляется грандиозными задачами строительства… Осознание достоинства труда вытесняет как былое раболепие, так и нигилистические страсти… Это – достижение большевицкой революции. Это она вернула русского к реальности, приучила его к ней, увлекла актуальными задачами времени. Она заставила его относиться к жизни всерьез»[945].

Пробуждение этого энтузиазма было необходимым условием для перехода от феодально-средневековой к индустриальной эпохе ХХ века. И для этого перехода необходимо было, прежде всего, совершить переворот в сознании, указывал в своей книге «Протестантская этика и дух капитализма» М. Вебер, поскольку «хозяйственное мышление, свойственное данной форме хозяйства, определяется соответствующей религиозной направленностью»[946].

На смену иррациональным постулатам средневековых религий, должно было прийти материалистическое мышление эпохи капитализма, которое определяется, прежде всего, рациональным сознанием. На Западе этот переход произошел в период религиозной Реформации. В России первые реформационные идеи появились еще накануне отмены крепостного права, но обрели окончательные черты и свершились только с Октябрьской революцией, которая по своей внутренней сущности была ничем иным, как русским вариантом протестантской Реформации[947].

На смену фатализму проповедей средневековых, феодальных религий, пришла жизнеутверждающая большевистская пропаганда индустриальной эпохи, лозунгом которой стали строки: «Прославил труд страну свою и время» из «Большой жизни», а примером в 1930-х годах мог служить роман В. Катаева «Время вперед», где он дал образ инженера, героя романа: «Время не было для него понятием отвлеченным. Время было числом оборотов барабана и шкива; подъемом ковша; концом и началом смены; прочностью бетона… Между ним и временем