NFT: Невероятно Фальшивый Тип - Эдуард Сероусов

– Но началось все именно с аферы, – Софья была неумолима. – С желания обмануть, заработать на доверчивости других.

Я не мог этого отрицать. Как бы мы ни интерпретировали проект Фантом сейчас, как бы ни находили в нем глубокие смыслы и художественную ценность, начинался он именно как обман, как способ заработать деньги и получить признание.

– Я сожалею, что втянул тебя в это, – тихо сказал я. – И сделаю все, чтобы защитить.

Софья встала, собираясь уходить:

– Я скажу правду на допросе. Что не знала о мистификации. Это моя единственная защита. Но, Марк… тебе нужно найти выход из этой ситуации. Настоящий выход, а не очередную ложь или сделку с дьяволом вроде этого Савицкого.

После ухода Софьи я долго сидел, обдумывая ее слова. Она была права – мне нужен был настоящий выход, не просто очередная ложь или сделка с тем, кто еще более беспринципен, чем я сам.

Но какой выход был возможен в ситуации, где все варианты казались плохими? Принять предложение Савицкого означало потерять контроль над проектом, стать марионеткой в руках человека, который уже продемонстрировал свою безжалостность. Отказаться означало столкнуться с расследованием, возможным судом, тюремным заключением. Даже наш план представить Фантома как концептуальный проект был рискованным, зависящим от множества переменных и неизвестных.

Я взял телефон и позвонил Карине:

– Как продвигается привлечение поддержки? – спросил я без предисловий.

– Лучше, чем я ожидала, – ответила она. – Несколько ключевых критиков и теоретиков искусства заинтересовались концепцией Фантома как художественного проекта. Они видят в этом значимое высказывание о природе искусства, авторства, ценности. Некоторые готовы публично выступить в поддержку такой интерпретации.

– Это хорошие новости, – я почувствовал проблеск надежды. – Сколько времени потребуется, чтобы эта поддержка стала ощутимой, видимой для общественности и следствия?

– Несколько дней, возможно, неделя, – честно ответила Карина. – Нужно время, чтобы статьи были написаны, отредактированы, опубликованы. Чтобы публичные заявления были сделаны, обсуждены, распространены.

– У нас может не быть этого времени, – я вздохнул. – Савицкий требует ответа до завтрашнего утра. И он уже начал давить через Софью – ее вызвали на допрос.

– Тогда нам нужно ускорить процесс, – решила Карина. – Я могу опубликовать расширенную версию манифеста уже сегодня. Это привлечет внимание, создаст контекст для дальнейших публикаций. И я свяжусь с наиболее влиятельными критиками, попрошу их высказаться как можно скорее.

– Сделай это, – согласился я. – И держи меня в курсе. Я буду тянуть время с Савицким, насколько это возможно.

После разговора с Кариной я позвонил Савицкому, как и обещал:

– Я обсудил ваше предложение с партнерами, – начал я. – В целом, мы видим в нем потенциал для взаимовыгодного сотрудничества. Но есть несколько моментов, которые требуют уточнения.

– Я слушаю, – Савицкий звучал спокойно, но я чувствовал напряжение в его голосе.

Я начал перечислять подготовленные вопросы – о деталях контракта, гарантиях безопасности, механизмах распределения доходов, условиях творческой свободы. Ничего необоснованного, просто нормальные бизнес-вопросы, которые требовали обсуждения.

– Это все понятные и решаемые вопросы, – сказал Савицкий, когда я закончил. – Мои юристы могут подготовить детальный контракт, учитывающий все эти аспекты, уже к завтрашнему утру.

– Отлично, – я старался звучать заинтересованно. – Но нам понадобится время, чтобы изучить контракт, проконсультироваться с нашими юристами. Возможно, несколько дней.

– Марк, – голос Савицкого стал холоднее, – я ценю ваше внимание к деталям, но время не на вашей стороне. Расследование продвигается, ваша сестра вызвана на допрос, пресса подхватывает историю… Чем дольше вы тянете с решением, тем хуже для вас.

– Я понимаю, – я старался звучать разумно. – Но такие решения нельзя принимать поспешно. Мы говорим о будущем проекта, который строился годами. Два-три дня – это минимум, который нам нужен для консультаций и окончательного решения.

Савицкий молчал несколько секунд, явно взвешивая варианты:

– Два дня, – наконец сказал он. – Не больше. И я ожидаю, что за это время вы не будете предпринимать никаких публичных действий относительно Фантома или расследования.

– Согласен, – я почувствовал облегчение. Два дня – это было меньше, чем мы хотели, но больше, чем я ожидал получить.

После разговора с Савицким я немедленно связался с Кариной, Глебом и Димой, чтобы скоординировать наши действия. Мы получили два дня – не много, но если действовать быстро и скоординированно, возможно, этого будет достаточно для запуска нашей кампании по представлению Фантома как концептуального проекта.

Карина обещала опубликовать манифест сегодня же вечером и связаться с ключевыми критиками и теоретиками искусства. Глеб начал подготовку к экстренной выставке, которая должна была представить все аспекты проекта Фантом – от первых эскизов до последних работ, от документации процесса создания до реакции публики и критиков. Дима продолжал искать доказательства связи между Неверовым, Фоминым и Савицким.

Мы действовали в спешке, но более организованно, чем в прошлый раз. У нас был план, было распределение ролей, было понимание цели. Мы пытались превратить потенциальное разоблачение в триумф, представить нашу аферу как значимое художественное высказывание.

Но даже когда мы работали над этим планом, я не мог избавиться от ощущения, что это всего лишь очередная ложь, очередная попытка избежать ответственности за свои действия. Что, может быть, правильным решением было бы просто признаться, принять последствия, перестать строить одну иллюзию за другой.

Вечером того же дня Карина опубликовала свой манифест – глубокий, аналитический текст, объясняющий концепцию проекта Фантом, его эволюцию, его значимость в контексте современного искусства. Она поместила наш проект в историческую перспективу, сравнивая его с работами концептуалистов 60-70-х годов, с современными исследованиями авторства и подлинности, с критическими практиками, направленными на демистификацию арт-рынка.

Манифест был опубликован на ее персональном сайте и разослан ключевым фигурам в мире искусства. Реакция начала поступать почти сразу – некоторые критики подхватили эту интерпретацию, развивая ее в своих статьях и постах, другие оспаривали ее, третьи занимали выжидательную позицию. Но, что самое важное, началась дискуссия – не о мошенничестве, а о художественной значимости и культурной ценности проекта Фантом.

Это был первый шаг к изменению нарратива, к представлению нашей аферы в новом свете. Но будет ли этого достаточно? Сможем ли мы убедить общественность, следствие, суд, что Фантом – это не мошенничество, а концептуальный проект? И даже если сможем, будет ли это правдой или просто еще одной ложью, еще одной иллюзией, созданной для избежания ответственности?

Я лежал без сна, глядя в потолок и размышляя об этих вопросах. Фантом, которого мы создали как инструмент для собственного успеха, превратился в нечто гораздо большее и гораздо более сложное – в объект борьбы, в поле дискуссий, в культурный феномен.