Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

— Попробуем подвести итог этой литературной судьбе, — сказала она. — Пусть каждый из вас поразмышляет об этом с пером в руке. Такова тема сегодняшнего классного сочинения.

В конце уроков Горюхина собрала около сорока ученических тетрадок.

Сочинения были разные. Иные до десятка страниц. Каждый писал свое и по-своему. Были, конечно, и грустные строчки, берущие за душу. Но преобладало юношеское мужество и обобщающие полеты мысли, готовой справиться с трудностями жизни. Некоторые в чем-то не соглашались, спорили с писателем. Не было только одного — равнодушных отписок.

Думаю, что эти сорок школьных сочинений и есть лучший из читательских венков на могилу писателя.

…Из обмена впечатлениями с Юрием Валентиновичем о его книгах запомнился разговор о романе «Старик». Я прочитал его, пожалуй, с особенно трепетным чувством, не раз возвращался к прочитанному. И не только потому, что знал документальный и биографический материал, на основе которого вырастала книга. Было ясно, что художник тут достиг новой высоты.

Мартовский номер журнала «Дружба народов» за 1978 год давно уже гулял по рукам. Судя по всему, беседа произошла 3 мая.

Был солнечный, веселый день. Оба мы оказались во дворе Союза писателей, на улице Воровского, и куда-то двигались на почтительном расстоянии друг от друга, в разные стороны. На пятачке этого двора обычно мелькают и спешат по своим делам литераторы.

Трифонов, очевидно, был в том состоянии духа, когда человек расположен к немедленной общительности. Это выразилось уже в бодром призывном жесте, с каким он издалека вскинул руку — остановил меня.

Он выглядел отдохнувшим, помолоделым. В легком коричневом нараспашку пальто и в приплюснутой спортивной кепке при мягком свете майского дня вообще хорошо смотрелся. Чуть полноватое лицо отражало довольство и беспечное весеннее настроение. Юрий Валентинович отъезжал за рубеж и, по его словам, уже успел получить скудную валюту в бухгалтерии Союза писателей.

От выхода журнального номера мы еще не встречались. Поэтому очень скоро разговор перекинулся на роман.

Со двора мы незаметно перекочевали в мою комнатку правления Союза писателей, где я работал в совете по очерку. Проговорили в общей сложности, наверное, часа полтора.

Передам отдельные штрихи.

Книга мне нравилась, и не буду скрывать, что я начал с восторженных тонов. В этом романе, говорил я, воплотилось то, к чему последовательно шел автор. Тут две реки, которые до сих пор текли раздельно и параллельно, сливаются в одну: история и современность. Итоговая книга.

— Юра, это лучшее из всего, что ты написал! — сказал я.

Трифонов взглянул на меня пристально, сверкнув под солнцем очками. Помедлил.

— Я тоже так думаю, — произнес он без выражения, чуть пришлепывая полными губами. — Но не все так считают…

Мы долго обсуждали, как написан роман, как использованы документальные источники, которые обильно воспроизводятся в картинах гражданской войны. Я усомнился только в одной телеграфной депеше Мигулина (Миронова). Она занимает почти целую журнальную страницу, очень подробна и показалась мне ненатуральной. «Ты ее сочинил?» — спросил я. «Нет, все мигулинские документы подлинные, — отвечал Трифонов. — Я их сокращал, правил, но они подлинные. Он так писал…»

Затем Юрий Валентинович рассказал, как в ходе работы преобразовывались и видоизменялись некоторые обстоятельства и действующие лица реальной жизненной драмы эпохи гражданской войны по мере того, как они воплощались в сюжетных линиях и картинах романа. Если иметь в виду ограниченные хронологические рамки действия, изменения эти, в общем, второстепенны. Но они все же есть. Вот почему, кстати сказать, фамилии большинства участников событий также изменены.

Собирательным воплощением завистничества, властолюбия и тупого самодовольства, например, предстает на страницах романа командир красного казачьего полка Маслюк (с его злорадной фразой, обращенной к Мигулину: «Встать, когда со мной разговариваешь, гад!»). Этому вымышленному персонажу переданы действительные черты, которые имелись у супротивников реального прототипа романа в высшей командной среде красного казачества. Одним из них, как рассказывал Ю. Трифонов, был С. М. Буденный. Видно это и по тексту повести «Отблеск костра».

Лаконично слово, красочна сама художественная плоть романа. Современные картины написаны на едином дыхании с военными. От «мотыльковых век» у старухи Аси до озаренного отблесками романтической юности всплеска сил и медленного угасания Павла Евграфовича в перенаселенном «ноевом ковчеге» дачного кооператива и сластолюбивого пожирательства жизненных благ хищником Кандауровым с его правилом «до упора» — фигуры крупной и новой в нашей прозе… Об этом я тоже говорил подробно.

Замечания были незначительные. Например, Кандауров не раз и слишком назойливо хвастается своим здоровьем («стальное здоровье!»). Да к тому же еще на медицинском обследовании, перед сдачей анализов. Персонаж явно гневит судьбу. Так что у читателя зреет подозрение, чуть не уверенность: автор готовит герою нравственное возмездие, хочет его укокошить, наделить, например, раком… Еще подумалось: «Неужели Трифонов впадает в такую беллетристику? И оказывается — да!..»

— Многие читали, от тебя первого слышу! Неужели это проглядывает? — заинтересовался Трифонов.

Или еще. Память старика Павла Евграфовича то точна и конкретна до мельчайших подробностей, то иногда вдруг ненатурально склеротична. Так это выглядит в сцене, когда он почти до полуночи засиживается у подруги жены Полины, читает ей документы, рассказывает о прошлом, забыв, зачем пришел.

— Ситуация немного как в старом анекдоте!

— Ну это у меня в некотором роде условный прием! — скривил губы в слегка брезгливой улыбке Трифонов.

Обычно такое выражение относилось у него не к конкретному случаю, а скорее к ничтожности умственных результатов, которых мы достигаем.

— Как проходил роман в журнале? — возник и такой вопрос.

— Средне… Не очень медленно, но и не быстро. Написал и сдал осенью, а вышло весной. Для меня это не быстро. Редколлегия вся была за публикацию… О гражданской войне писали многие, — произнес Трифонов. — Но мне приятно, что я первый совместил эти два времени — прошлое и нынешнее…

30 августа 1980 года я улетал в творческую командировку в ФРГ. Накануне вечером позвонил по домашнему телефону Льву Владимировичу Гинзбургу, знатоку тамошней немецкой жизни. Хотел дополнительно узнать его мнение и посоветоваться о некоторых деталях предстоящего пребывания в Мюнхене и поездки по Баварии. Мне ответили, что Лев Владимирович в гостях у Трифоновых.

С Гинзбургом мы так и не поговорили. Вернувшись домой, я почти сразу же узнал, что Лев Владимирович тяжело болен. Ему сделана операция. Дней через пять, не приходя в сознание, Гинзбург умер.

После этого события мы впервые увиделись с Трифоновым лишь 11 ноября. Повстречались в ЦДЛ. Юрий Валентинович предложил вместе поужинать.

Беседуя, мы шли через залы писательского клуба. С грустью отметил я про себя, как за последние месяцы сдал и внешне