100 петербургских историй, извлеченных из архивов и пожелтевших газет - Анна Сергеевна Манойленко

Церемония состоялась в Стрельне 9 мая 1885 года, в престольный праздник придела Спасо-Преображенской церкви, освященного во имя Св. Николая Чудотворца. Смотритель Стрельнинского дворца полковник Сергей Сухонин телеграфировал великой княгине Александре Иосифовне: «Сегодня колокол сдан шведскому вице-консулу Стерке». Через три недели шведский посланник направил в российский МИД ноту с изъявлением «глубочайшей признательности» жителей Хиетаниеми за возвращение реликвии.

На новом колоколе, изготовленном на меднолитейном заводе Александра Лаврова в Гатчине, по воле императора, нанесли историческую надпись: «Сооружен в 1885 году, взамен шведского, возращенного в деревню Хиетаниеми, по просьбе ее жителей».

В начале 1930-х годов стрельнинскую церковь закрыли, а находившийся в ней колокол, вероятнее всего, отправили в переплавку. Судьба его трофейного собрата, возвращенного в деревню Хиетаниеми, оказалась более счастливой. Колокол, который теперь называют «русским», цел и в наши дни продолжает нести свою службу.

Воспоминания о цареубийце

В Российском государственном историческом архиве сохранились любопытные воспоминания о Николае Кибальчиче. Они принадлежат перу литератора Дмитрия Сильчевского, который с детства знал будущего ученого-изобретателя, одного из пионеров космонавтики, и одновременно – революционера, главного техника «Народной воли», химика-изобретателя, чьи бомбы с «гремучим студнем» оборвали жизнь Александра II…

Воспоминания Сильчевского написаны в 1919 году по просьбе историка общественного движения Павла Щеголева. Тот использовал фрагменты из них, готовя статью о Кибальчиче для журнала «Каторга и ссылка», опубликованную десять лет спустя. Позднейшие биографы ученого обращались к статье, не знакомясь с оригиналом рукописи Сильчевского, затерявшейся в недрах архивных фондов. Между тем она проливает свет на ключевой этап в становлении личности будущего изобретателя-революционера: его детство и юность.

Отец Кибальчича в конце 1850-х годов служил приходским священником в городе Коропе Черниговской губернии. Он-то и взялся подготовить своего сына и его друга Дмитрия Сильчевского к поступлению в гимназию.

Как вспоминал последний, ему учеба давалась трудновато, а вот Николай Кибальчич, напротив, демонстрировал выдающиеся способности, особенно к арифметике и языкам. Успех сопутствовал ему и в Новгород-Северской гимназии. Математические способности Кибальчича поражали одноклассников и учителей, а стремление к самообразованию помогло изучить не входивший в программу английский язык и свободно читать книги на нем.

В последнем классе Кибальчич стал издателем и редактором рукописного журнала «Винт», в котором помещал карикатуры на самых нелюбимых учителей и надзирателей. Сам он опубликовал несколько статей о восстаниях Степана Разина и Емельяна Пугачева и о Великой французской революции. При этом Кибальчич отнюдь не был «завзятым бунтарем»: по словам Сильчевского, его отличали довольно флегматичный спокойный характер, кротость и доброта. Будучи первым учеником, он шел на золотую медаль, но получить ее помешали два скандальных происшествия.

Учителем истории в гимназии был некто Безменов, не чуравшийся взяток и вымогательства с учеников. Однажды он запросил крупную сумму денег у купца Слищенко, обещая взамен помочь его сыну в получении аттестата. Купец отказался от сделки, и разозлившийся Безменов начал ставить сыну единицы, даже не вызывая его к доске. Однажды на уроке Кибальчич встал с места и обратился к учителю: «Господин Безменов! Вы ни разу не спрашивали Слищенко, а ставите ему единицы. А за что? Только за то, что отец его не дал вам денег. Это неблагородно, подло и недостойно…»

Пораженный дерзостью Кибальчича, учитель потребовал созвать экстренный педсовет, на котором настаивал на его исключении с «волчьим билетом». Однако, принимая во внимание успехи первого ученика, начальство ограничило наказание недельным карцером.

Другой инцидент оказался более серьезным. Однажды, возвращаясь после уроков, Сильчевский с Кибальчичем увидели на улице, как квартальный надзиратель публично избивает «какого-то заморенного, безответного мужичка, неведомо за что и про что». Кибальчич мгновенно вспыхнул, подскочил к полицейскому и залепил ему звонкую пощечину. Взбешенный квартальный поволок обидчика к директору гимназии, и тот вновь назначил карцер. Итогом этих событий стало то, что Кибальчич получил при выпуске лишь серебряную медаль.

В 1871 году Николай Кибальчич уехал в Петербург и поступил в Институт инженеров путей сообщения. В строительстве железных дорог он видел прямой путь к развитию России, однако быстро разочаровался в студенческой среде, где процветали карьеризм и жажда наживы.

Кибальчич перевелся в Медико-хирургическую академию, приняв решение стать земским врачом и приносить «действительную пользу народу». Во время учебы он часто виделся с переехавшим в Петербург Сильчевским. Друзья беседовали обо всем на свете, причем Кибальчич высказывал довольно оригинальные взгляды.

В частности, он резко отрицательно относился к женщинам, полагая, что из их среды принципиально не может выйти «ни одного гения»: «Ни Гомеров, ни Шекспиров, ни Микеланджело, ни Рафаэлей, ни Моцартов из женщин никогда не выйдет. А вот отравить человеку жизнь, разбить ему сердце, сделать его несчастным – женщины на это очень способны, доходят в этом до виртуозности». Никакие приводимые Сильчевским примеры – от Марфы-посадницы до Жорж Санд – не могли разубедить Кибальчича.

Летом 1875 года он уехал на каникулы к своему дяде-священнику в Киевскую губернию. При себе у него была нелегальная брошюра «Хитрая механика», которую он дал почитать некоему крестьянину. У того книгу заметил священник и сообщил о племяннике в полицию. Когда Кибальчич вернулся в столицу, его арестовали по обвинению в революционной пропаганде. Из тюрьмы, по словам Сильчевского, он вышел с твердым убеждением, что «никакая деятельность на пользу и благо народа, кроме одной революционной, невозможна»…

Последний раз друзья виделись в Петербурге за четыре дня до 1 марта 1881 года, когда состоялось покушение на Александра II. Сильчевский случайно столкнулся с Кибальчичем на улице, и тот пригласил друга пообедать в ресторане.

Во время встречи к ним подошел изящно одетый молодой человек, обменялся несколькими фразами с Кибальчичем и, бросив на Сильчевского пронзительный взгляд, удалился. «Кто это такой, с таким неприятным взглядом?» – «Один хороший человечек, некто Желябов». Фамилия ни о чем не говорила Сильчевскому, но скоро он вновь услышал ее во время судебного процесса по делу «первомартовцев», на котором Кибальчича приговорили к смертной казни.

Сильчевский пережил своего друга почти на сорок лет. Он стал библиографом и публицистом, сотрудничал в журналах «Былое» и «Минувшие годы». Скончался во время эпидемии сыпного тифа в Петрограде в конце 1919 года.

Король в шкафу

В мае 1855 года к министру Императорского двора Владимиру Адлербергу обратился директор Публичной библиотеки Модест Корф, причем по весьма необычному поводу. Он сообщал, что в ней два десятилетия хранится